Сделка

Мы находились слишком далеко, чтобы понять, что, падая, отец сломал себе бедро.

Но мы услышали, перед тем как санитар подхватил старика, мы услышали крик: «Эвангеле! Эвангеле!» Крик был еле слышен из-за расстояния, но ошибиться было невозможно.

Все залезли в машину: Флоренс, Глория, санитар. Машина уехала.

Я заработал веслами.

Но то, что должно случиться, — случилось, и торопиться больше было некуда!

— Посмотри, — сказала Гвен. — Чарльз!

Машину Глории сменила машина Чарльза.

Гвен было тяжело бросать меня в тот день.

Она сменила пеленку сыну и сказала мне:

— Чет думает, что Анди — твой сын. Но он — его. Ему об этом я никогда не скажу. Но тебе — надо, тогда ты поймешь, почему предложенное мной лучше.

Я не провожал их. Кивнул, и она ушла.

Я сел на крыльцо. Было тихо. Пахло акацией. В полдень пришел посыльный из овощной лавки, принес продукты.

Ночь я провел один. В старом доме, один.

Глава двадцать первая

Единственным звуком, доносившимся снаружи, было шуршание ветвей под дуновением бриза с пролива. Острые концы веток царапали стены дома и крышу. Нет, были еще звуки: волны набегали на гальку, шелестели опавшие листья, гонимые ветерком, лаяла собака, вдалеке гудел лайнер.

С далеких дней детства я не лежал вот так в кровати и не говорил себе: «Надо встать. Пора идти».

Бриз окатил меня холодком, легким, как пищание дудочки. Я скинул одеяло, оставшись лежать голым, и пустил его порезвиться на мне.

Зазвонил телефон. Я лежал. Мое отношение к телефону полностью изменилось. Я подумал: а с кем я хочу поговорить? Мне было плевать, кто там звонит. Я лежал.

Все утро он трезвонил каждые пятнадцать минут.

В кармане рубашки я нашел новенькую сигару — дар мистера Финнегана. Когда был его «роллс-ройс»?.. Вчера? Я прикурил сигару. Затем пошел в туалет.

На стене просторной старомодной ванной висело украшенное виньетками зеркало. Если я помню правильно, то оно когда-то висело в спальне дядюшки Джо. Но зеркало не вписывалось в шикарную обстановку дома, и дядя Джо, тогда — богач, переехав в другое место, подарил его отцу. Зеркало очутилось у нас в ванной. Помню, как его перевозили в нашем «Пиерс-Арроу» — отец сидел на заднем сиденье и придерживал его, мать — вела машину.

Я стоял и разглядывал свое обнаженное отражение. Я не помнил такого ощущения своего тела: только раз в жизни меня охватывало такое чувство — когда в паху появились волосы.

Вот мое брюшко. Округлое. Не маленькое, ощутимое. Голова вылезает из плеч. Не уверен, что природа именно так хотела состыковать мое тело. Я выглядел так, будто собирался заняться чем-то секретным.

Разумеется, одежда для этого тела значит много. Без нее я не смотрелся.

Задница провисала. Я изогнулся и посмотрел на ягодицы. Живопись Гранаха. Бицепсы в расслабленном состоянии висели как у тех старушек на фотографиях, отдыхающих в Кони-Айленде. Грудь пока не висела — если я не наклонялся. Тогда все отвисало.

Я взял стул, поставил его перед зеркалом и уселся. Брюшко увеличилось. Член исчез между ног. Во всем моем облике выделилась сигара.

Я понял, что годами избегал зеркала. Без него легче жить.

Я повернул стул и теперь смотрел на себя прямо. Вся эта чертовщина, думал я, вся истерика, близкая к самоубийству, все эти рыдания по ночам и ссоры, обвинения в измене, все эти публичные заявления о страсти, весь этот сыр-бор — все из-за этого?! Из-за этого — в зеркале?!

Я продвинулся вперед на стуле и свесил свои причиндалы за край. Одно яичко загадочно пошевелилось, приподнялось и упало. Но сам Младший Брат отдыхал. Представь, подумал я, что он — всего лишь хрящ, мясо и железы, прорезаемые венами, которые питает кровь, а потом подумай о всех тех потрясениях и душевных терзаниях, вздымающихся вокруг этого маленького члена. Несоизмеримо, подумал я, очень несоизмеримо.

Стало заметно, для чего нужна одежда. Не для защиты тела от превратностей погоды, а для сокрытия его от испытующих взоров остальных человеков. Лично я произвожу гораздо более сильное впечатление, будучи одетым. Не так давно я мог успокоить паникующий от неувязок в работе отдел одним своим появлением. Разумеется, представ перед сотрудниками фирмы неглиже, я бы вызвал другую реакцию. Даже с такой длинной сигарой.

Поначалу они бы увидели, что у меня за душой, коль я гол как сокол, нет ни гроша. Я потянулся в карман посмотреть, а сколько же у меня бренной монеты. Затем стало просто неохота возвращаться в спальню, искать брюки. Да и что я там найду? Лучше уж не ходить вообще! Жизнь вскоре и так поставит меня перед необходимостью удостовериться в наличии хоть какой-нибудь суммы. А двигаться я не хотел — я «наслаждался» собой в зеркале.

А когда придется одеваться, подумал я, что я должен надеть?

Если одежда — это реклама того, что внутри, то как я должен отныне заявлять о себе на людях? Кто я ныне?