Сдержать обещания. В жизни и политике

Одна женщина в Дубьюке, штат Айова, вот так прямо и задала мне этот вопрос на одном из моих первых предвыборных мероприятий. Это тема большинства вопросов, которые я сейчас получаю, и я уверен, что такие вопросы свидетельствуют о тревоге в стране, которая выходит далеко за рамки страха перед очередным террористическим нападением внутри наших границ. Я каждый день получаю такие вопросы от людей, которые чувствуют себя менее уверенными в своем будущем, менее уверенными в своей работе, менее уверенными в своей способности защитить своих собственных детей и, после ошеломляющих ошибок внешней политики администрации Буша, более одинокими в мире, чем когда-либо в нашей долгой истории. Джордж Буш и Дик Чейни закопали нас в очень глубокую яму.

Так будет ли с нами все в порядке? Это непростой вопрос. Но когда я оглядываюсь назад на те уроки, которые получил в своей карьере в политике и правительстве, — когда я оглядываюсь назад на историю своей жизни, — ответ мне совершенно ясен: ничто в моем опыте не заставляет меня усомниться в замечательных перспективах этой страны, которые я видел, будучи молодым человеком, мечтавшим посвятить свою жизнь служению обществу. И годы работы в Сенате сделали меня менее циничным в отношении сердца нации и ее институтов.

Мне вспоминаются две характерные истории, разделенные долгими годами и многими милями. Одна из них касается моего бывшего коллеги Джона Стенниса, который к моменту моего избрания в 1972 году уже 25 лет представлял Миссисипи в Сенате Соединенных Штатов. Уход сенатора Стенниса на пенсию в 1988 году открыл двери в просторный и столь желанный для многих кабинет в здании Рассела. К тому времени у меня было достаточно опыта, чтобы претендовать на него. Поэтому, прежде чем сенатор уехал из города, я заехал попрощаться со своим старым другом и, честно говоря, осмотреть его офис. Джон Стеннис к тому времени уже сидел в инвалидном кресле, потеряв ногу из-за рака. Он был безукоризненно одет и расположился за длинным столом из красного дерева, который использовался для совещаний. Когда я вошел, он указал мне на кожаное кресло возле стола: «Присаживайся, Джо. Присаживайся».

Когда я сел, он спросил: «Помнишь, Джо, как ты в первый раз пришел ко мне?» Я покачал головой. Я не помнил. Поэтому он напомнил мне историю о 30-летнем сенаторе, избранном от штата Делавэр, который в 1972 году пришел к нему в офис, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Стеннис усмехнулся, вспоминая, что когда он спросил меня о причинах, по которым я решил баллотироваться в Сенат, я, казалось, забыл о его стойкой репутации сегрегациониста и выпалил: «Гражданские права, сэр».

«Тогда я был довольно умным молодым человеком, не так ли, господин председатель?» — улыбнулся я.

«Джо, я хотел сказать тебе тогда то, что собираюсь сказать сейчас, — продолжал Стеннис. — Ты намереваешься занять этот кабинет, верно?»

«Да, господин председатель».

«Хорошо, хорошо, — проговорил он и начал водить рукой по гладкой полировке стола. — Видишь этот стол, Джо? Этот стол был флагманом Конфедерации с 1954 по 1968 год. Мы сидели здесь, большинство из нас с глубокого Юга, из старой Конфедерации, и мы планировали гибель движения за гражданские права. И мы проиграли. И вот что, Джо, теперь пришло время, чтобы этот стол перешел от человека, который выступал против гражданских прав, к человеку, который выступает за гражданские права».

Я не знал, что сказать, поэтому встал и поблагодарил его, а когда направился к двери, сенатор Стеннис остановил меня: «И еще одна вещь, Джо. Движение за гражданские права сделало больше для освобождения белого человека, чем черного».

Видя, что я смотрю на него в замешательстве, он похлопал себя по груди. «Прямо камень с души упал, — сказал он. — Камень с души!»

За те годы, что я его знал, Джон Стеннис постепенно отказывался от своего сегрегационистского прошлого. Многие рассматривают его трансформацию как эволюцию политического опыта. Я предпочитаю рассматривать ее как эволюцию сердца — искреннее желание выразить более великодушные порывы избирателей штата Миссисипи и уважение к чаяниям всех американцев. По собственным словам Джона Стенниса, служба в Сенате расширила его личность. Это энергетика самого института и истинная сила нашей федеральной власти. Люди, служащие в Вашингтоне, контактируют с людьми по всей стране — всех рас, религий и политических убеждений. А тот, кто готов искать хорошее в своих коллегах — государственных служащих (согласно совету, который дал мне сенатор Майк Мэнсфилд, когда я впервые пришел в Сенат), становится лучше как человек и способнее как законодатель.