Сдвинув Призму. Книга Первая (СИ)

Трясущимися от бессилия вспотевшими пальцами, в ноющей тупой болью руке я сжимаю пятипенсовую монетку. Металлический кругляш со звоном падает в приемник общественного телефонного автомата. Подняв трубку, прислоняю её к уху — пальцы невпопад нажимают на кнопки от затрещавшего гудка, отчего приходится дергать за рычажок сброса и выслушивать недовольное сопение молодого констебля, что стоит рядом со мной и дышит буквально мне в затылок: я ведь невысокий, так что стул мне одолжили.

Все же сумев набрать номер попытки с десятой, я с мнимым извинением улыбнулся офицеру и слушал гудки в ожидании голоса дяди или тети:

— Алло, перезвоните позже, — мальчишеский голос с легкой одышкой пытался побыстрее отвадить звонившего и умчаться обратно к приставке.

— Дад, это я, Гарри.

— Оу-у, какие люди, я думал, что больше не увижу и не услышу тебя, — сквозь треск помех я слышал его веселящийся голос: он, скорее всего, снова накручивает провод телефона на палец, тем самым вызывая помехи в гребаном телефоне.

— Так, слушай сюда, кузен, дай трубку дяде или тете. Лучше дяде. Ты меня слышишь вообще? Алло? — в трубке была тишина, а в моей груди все похолодело, спина покрылась бисеринками пота и слегка зазнобила.

Не выдавая лицом подставы кузена, я продолжал вслушиваться в динамик.

— Алло, кто это? Если вы пытаетесь мне что-то впарить, то идите вы на…!

— Дядя, это я.

— Гарри? Шельмец, мать твою! Что с машиной? Если ты её разбил, то я тебя..! — в этом весь Вернон, за машину беспокоится, а обо мне вообще не спросил… В голове щелкнула идея, наверное, в этот момент веселые бесята заскакали в моих глазах:

— Дядя, рядом со мной стоит полисмен… — в трубке прозвучал звук, похожий на тот, при котором кто-то давится особенно жирным и сочным кусочком индейки.

— Эм-м, значит, с тобой все в порядке? Где ты?

Улыбнувшись офицеру самой, по моему мнению, обаятельной улыбкой, я не добился результата и слегка испуганно отвернулся обратно к телефонному автомату:

— Нормально, я в участке номер девять, тридцать четвертая улица на Багнот аве..

— Я знаю, где это, сейчас приеду! — и громкие гудки, извещающие об окончании разговора, застали меня при окончании фразы.

— Вот мудила… — прошипел я, снова осторожно улыбнувшись офицеру, и, повесив трубку, спрыгнул со стула: — Опять в камеру, сэр?

— Вперед давай…

— Какой чудесный день, лучший день рождения, который у меня был — это сарказм: меня подняли засветло, так как нужно было проредить тетины розы, но это было не так плохо, как пересказываемые ею сплетни, лившиеся три часа в благодарные и молчаливые, по её мнению, уши. Позже была попытка побега в исполнении Бьюика и дикие пляски со смертью. Третий, и самый немаловажный, пункт — мудак, называющий себя моим дядей, заявил, что я, мол, угнал машину, но он на меня не злится и в наказание слезливо просил подержать юного хулигана здесь всего лишь одну ночь. Нет, — подняв руки в жесте, что должен был объяснить весь объем дичи, что со мной произошла, –этот козел испугался ответственности за недосмотр над ребенком и решил все свалить на меня. Ну вот и как мне с ними жить, нет, снова же, я привык, но так и хочется сжечь дом ко всем чертям.

Посмотрел на огромного и бородатого сокамерника, что с участливым выражением своего пугающего и косматого лица кивал на мою отповедь. Я не всегда такой болтливый, но сначала я был перепуган, потом обнадежен, затем обескуражен и вот теперь — разочарован и зол, а этот, не побоюсь соврать, огроменный мужик ростом в три метра и полтора в плечах был лучшим слушателем из всех встреченных мною ранее — по правде говоря, он был первым. Хагрид, а так его звали — имя еще это странное, но не суть. Так вот, Хагрид был огромным, нет, пугающе огромным мужиком, закутанным в латаный-перелатанный плащ-пальто, который можно использовать как автомобильный чехол. У него была кустистая борода лопатой, длинные косматые волосы и огромный нос картошкой. Глаза были черные и маленькие словно бусинки, но в них не было злобы или опасности, он был очень добрым — пусть и описал я его как маньяка-убийцу.

— Да, нехорошо вышло. Прими мои, это, эм-м… — он гудел словно паровоз и служивые все время стучали дубинками по решетке в попытках заткнуть его, так что он перешел на шепот, но все равно оставался громогласным — конечно, с его-то легкими, вон какой здоровый вымахал.

Поняв затруднение здоровяка, что в попытке подобрать слова впал в ступор, я понял, что он паникует и переживает, разговаривая со мной, он все время порывался что-то мне сказать, но я, разгоряченный злостью на Дурслей, не давал ему и слова вставить. Сдув челку, в приступах злости и самобичевания падавшую на лицо, я ненароком увидел его расширенные в узнавании и неверии глаза:

— Эм-м, Хагрид? — прочистив горло, тем самым выведя его из ступора, я снова обратился к добродушной горе мяса: — Хагрид, что ты хотел сказать? Ты уж извини, что перебил тебя, но я все же на взводе, и мне стоит успокоиться.

И тут он сказал всего одну фразу, от которой я вскочил на ноги и отпрыгнул от него на добрых пять футов, прижавшись спиной к решетке: