Себя преодолеть

Фуэнтэ с откровенной жалостью глядит на меня: мне ведь никогда не понять, что это такое — быть капитаном корабля!

— Стояла непогода, и я пригласил Папу к себе на судно. Папа попросил продуктов. Я, конечно, дал ему из своих запасов кое-что. И мы расстались... Сам я моряк. Испанец с Канарских островов. — Фуэнтэ несколько раз гордо повторил это. И по всему виду старого капитана можно было судить, что испанцы — самые достойные моряки на свете. — И когда Папа стал знаменит, он взял меня капитаном на свою шхуну «Пиляр». Это случилось в тридцать седьмом году. Я служил у Папы до самого последнего дня его жизни.

Папа понимал толк в море. Да и только ли в море? — Старик сплюнул на землю. — Очень умный человек. Очень простой человек. И очень хорошо понимал нас, рыбаков. Мы сами слепили его бюст и храним...

Надо ехать. Прощаюсь с Фуэнтэ и обещаю обязательно встретиться с ним и подробно потолковать о Хемингуэе.

— Давай, — опять с готовностью соглашается старик. — Меня легко найти. Кто в нашем районе не знает Грегорио Фуэнтэ! — И смеется.

Эрерра идет рядом со мной к машине и говорит:

— В последний раз я видел Хемингуэя в июле 1960 года на причале. Он уезжал в Испанию собирать материал для новой книги. Он все время был весел, а в день отъезда — нет. Я запомнил тот замечательный солнечный день. Хемингуэй был в короткой рубашке навыпуск... Он стоял и грустил. И если верить предчувствиям, прощался с Кубой и с нами. Последнее, что я слышал от Папы, это простое: «До свидания, монстро!» .

Из Испании я получил письмо и открытку. Потом Хемингуэй переехал в Америку. Меня это не удивило. Он любил путешествовать. А Новый год — всегда встречать в Америке. Но я больше не получил ни одного письма. И это меня уже удивило. Вот и все.

— Я не ищу каких-нибудь пикантных подробностей о последних днях его жизни и смерти. Спасибо.

Эрерра благодарно смотрит на меня. И я, в душе довольный своим ответом, жму его руку.

— Мы, конечно, и не подозревали, что Папа скоро умрет. Ведь он никогда не говорил о своей смерти. А если и говорил, то как о чем-то далеком, как говорят все люди. Ни о какой предопределенности судьбы, фатальности писательской профессии речи и в помине не было. Смерть грянула нежданно. Это, конечно, не безумие, как думают некоторые. В мире никто не знает, что случилось в то утро и почему. Доказательством сему — Мэри, его любимая жена и верный товарищ. Она была ошеломлена внезапным горем. Для нее смерть Папы — величайшая трагедия и неожиданность. А это что-то значит...

— А как бы вы назвали эту статью о Хемингуэе? — спрашиваю я, прежде чем расстаться с Роберто Эреррой.

— Лучше всего — «Эстампо Хемингуэя», — задумчиво тянет Эрерра. — Ведь я вам поведал только сущую правду о нем. Обнаженную правду, без прикрас и кружев.

И уже вдогонку мне кричит:

— Или «Папа Хемингуэй». Так звали его все. Даже мальчишки с этой улицы. Напишите просто — «Папа Хемингуэй».

— Обязательно, если удастся, — обещаю я и поднимаю на прощание руку над головой...

— Прощай, Папа Хем! — шепчу я и в последний раз обвожу взглядом дом, асфальтовые дорожки, высокие деревья, голубое небо и маленькую сутуловатую фигурку преданного памяти великого друга Роберто Эрерры.

1963 г.