Седая целительница

Двор оказался почти пуст, только пара всадников чуть поодаль поили своих скакунов у колодца. Пришибленная увиденным, женщина сделала еще пару шагов и сразу не разглядела, а ведь всадники-то были зверолюдьми. Высокие, широкоплечие, одетые налегке, с длинной гривой волос. Белых волос.

Узрев красивую женщину, волки тут же навострили взгляд и принялись перешептываться.

— Хватит трындеть! Седлайте лошадей, в путь пора!

Этот голос, словно брошенное копье, прошиб ее насквозь. Любава испуганно замерла на месте и вгляделась в статного мужика с серебристыми волосами до плеч, сидевшего к ней спиной.

Буран.

Неужто он.

Так хозяйка сказала, что он ушел…

Что он…

Пустое это! Некогда думать, да как клуша стоять посреди двора. Зачем с ним взглядом встречаться? Когда от одного его голоса вспоминаешь холодные стены в подвалах дворца… Казалось, прямо сейчас снова разошлись раны от розг по спине, пятки обожгло болью от ожогов. И все из-за него! Предателя! Который попользовал и бросил!

Быстро развернувшись, испуганная и злая женщина поспешила быстрым шагом обратно в мастерскую.

Авось не увидит. И пронесет. Но не успела, на крылечке выскочила жена хозяина лавки, деловито уперла руки в бока и громко так крикнула недовольно:

— Любава, и долго мне тебя ждать⁈ Рубаха сама себя не сошьет!

Воздушница поморщилась от такого тона, ей не нужны были глаза на затылке, чтобы увидеть, как Буран дернулся от знакомого имени.

Но надежда, что, может быть, пронесет, еще не покинула ее.

— Любава? — тихо переспросил мужчина и потом добавил громче: — Постой, молодка!

Гром грянул с небес, закапали первые слезы небес. Не теряя времени, Любава подхватила юбки и побежала в сторону мастерской. Чуть не сбив с ног дурную бабу, что ее раскрыла, Любава уже было забежала внутрь, но не успела.

Крепкая рука оборотня, словно хищный сокол, опустилась на ее плечо. И дернула на себя.

Такие родные голубые глаза, ненавистно-красивые. Но любимые, как у Снежки. Сейчас в них плескалось негодование и изумление.

— Любава? Это ты, милая… Действительно ты! Валес, неужто ты сжалился надо мной! Живая! Живая, милая моя!

— Здравствуй, Буран.

Холодно процедила она и дернулась, чтобы избавиться от его рук, но руки мужчины сильнее сжали ее хрупкие плечи.

— Отпусти. — зашипела Любава.

— Не могу, милая, — мужчина притиснул ее к себе сильней и носом уткнулся в ложбинку между шеей и плечом. — Живая, живая…

Земленика.

Душа ликовала. Она, его родимая. Потерянная девочка, которая исчезла. Растворилась. Пропала. Умерла.

Все ему это твердили. Повесили ее за то, что волкодака полюбила. А он все не верил, что покинула она его. Не верил.

— Не трогай меня! — рявкнула Любава и забилась в его руках. — Слышишь⁈ Не смей меня касаться! Предатель! Что жене своей скажешь, раз кто донесет, что ты с чужой бабой обнимаешь?

— Ты моя жена! — рявкнул волк и, наплевав на всех вокруг, приподнял легкую, как пушинку, молодку и занес в мастерскую.

— Все вон!

Одного рычания было достаточно, чтобы все присутствующие выбежали. А Буран не мог насмотреться. Такая же красивая, мягкая, нежная. Но уже не девчонка, а женщина в самом соку.

И как люто на него смотрит, как волчица, того глядишь, сейчас загрызет. Этим его Любавушка с самого начала и покорила.

Бойкая, сильная, как приподнимет свой упрямый подбородок, да глаза недобро сощурит, так сразу знай, попал ты, братец.

И черные косы до сих пор пахнут весенним лесом. Ох! Как любил он играться с ними. Бывало, распустит косы и пальцами в черное богатство отпустит. А они шелковистые, покорные.

— Отпусти! Отпусти!

Любавушка била нешуточно, а от души. Но Буран был рад этой боли в груди и на широких плечах, потому что ударила она… Его любимая. Выходит, жива, рядом с ним.

— Ох и настрадался я без тебя, милая. Двадцать лет прошло, а я верил… Что живая. Пусть с другим, но живая.

Прошептал ей на ушко и прижал к себе сильнее. Будто это сон. Распахнет глаза, а ее и нет тут.

Он ведь только возвратился со своими бойцами с фронта. Долго они держали оборону южан, и вот армия пошла вперед, а им дали увольнительную.

Молодцы ворчали, мол, не успели невест себе найти. Девок потискать да получше рассмотреть. А ему все равно было. Мир давно стал серым и пресным.

Пропала Любава, а с ней и краски.

И теперь вот она, в его руках. Все ручки избила об его широкие плечи, устало обмякла в его крепком объятии и тихо плачет.

— Ненавижу, ненавижу тебя… Да чтоб тебя боги покарали. Предатель! Изменщик! Бросил меня одну…

Надо было разобраться, о чем она говорит, но сейчас зверь внутри млел от восторга. Его женщина рядом, больше ничего и не надобно.

Усталая и изможденная рыданием Любавушка попыталась пару раз выбраться из тисков рук волкадава. Да только кто ее отпустил? Так на его коленях и уснула.

Усталость быстро сказалась. Она много работала в мастерской, практически за гроши, и те отдавала на съем дома и еду.

Жизнь в Солянке оказалась еще тяжелее, чем в Брусникине, но зато поближе к дочке.

Когда входная дверь аккуратно скрипнула, Буран не удивился. Запах хозяина лавки и его дурной бабы давно проник в его ноздри, извещая, что они поблизости.