Седая целительница

Наматывает одну прядь у виска себе на палец, и я, помня, кем был мой отец, из его же хищного племя, отрицательно машу головой.

— Нет, это потому что зимой родилась. Слабая, матушка думала, не выживу. А я выжила, выходит, зима благословила. Волосы потом посидели.

Говорю это и не могу скрыть стыд в голосе. Пока ребенком была, детишки соседские все время пальцем в меня тыкали. Стыдилась я своей, пускай и густой, длинной гривы серебристых волос. Оттого всегда под платком прятала.

— Мне нравится.

Тихо добавляет Горан, и я вскидываю голову, утаскивая прядь с его пальца.

— Рана затянулась. Бок еще семицу поберечь надо. Тяжело не поднимать. А в остальном моей помощи уже не надо.

Проговорила я и попыталась встать на ноги. Но голова закружилась, перед глазами залетели черные мошки, а слабые ноги подвели.

Я начала падать. Правда, не успела пискнуть, как крепкие руки волкодака схватили меня за талию, аккуратно устроив на лежанку.

— Эй, Снежка, ты чего?

С беспокойством поинтересовался он у меня, нависая сверху. Аккуратно очертил указательным пальцем брови.

— Плохо, милая моя?

Во мне хватило сил лишь кивнуть, и волкодак утешительно погладил меня костяшками пальцев по щеке.

— Сейчас отвару попью, и станет лучше.

Попыталась встать, но крепкая рука чернявого пригвоздила меня к лежаку.

— Не дергайся, — сурово зашептал, а потом повернулся лицом в сторону: — Вацлав, отправь кого-то в лазарет, пускай нужный отвар принясут. И Зоряна в лес на охоту, пускай птицу какую пожирнее приволочет да ягод каких.

— Хорошо, Горан.

Тут же подчинился святоволосый и с легким кивком покинул шатер, оставляя меня один на один с волкодаком.

— Лежи смирно, снежная моя. Да отдыхай, ты мне здоровенькой нужна.

Глава 6

— Ох!

Внезапный укол в грудь заставил черноволосую швею уронить иголку с проколотых пальцев. Трудолюбивая ладонь легла аккурат на сердце, усмиряя боль и тревогу.

— Что такое, Любавушка?

Рядом сидевшая Фрося оставила в покое пряжу и двинулась поближе к молодой женщине. Пусть Любава и была человеком новым в их лавке. Но боги наградили страницу золотыми руками и добрым сердцем. Оттого быстро все припали душой к ней.

— Сердце колет. Со Снежинкой что-то приключилось.

Баба Фрося нахмурила брови и присела рядом, погладив молодку по спине. О том, что у Любавы дочка есть, она узнала не сразу, молчала воздушница долгое время. Пока горюшка не накопилась, да тоска по кровиночке не взяла вверх. Разрыдалась однажды Любава на пустом месте, и тогда обо всем и рассказала.

Ефросиния поджала губы. Совестно ей было перед молодой голубой, чего уж скрывать. Своих сынков она успела припрятать в порту. Матросами. А дочка Любавы, судя по письмам, в самое пекло попала.

— Ну не накручивай ты себя. Сама же говорила, что любят боги твою красавицу. Чай, глядишь, жениха себе на фронте найдет, и домой скоро рука об руку вернутся.

Любава лишь покачала годовой, устало проведя проколотыми от иголок руками по лицу. Сил не было ждать, выть охота, как волчице. Материнская душа чуяла, что-то случилось у ее дитя.

И весточек уже две семицы как нет. А их Любава ждала, как дождя в засуху. Уже два лета прошло, а смириться с этим так и не смогла, иной раз еду приготовит и в две тарелки поставит. Для себя и Снежки. А потом как вспомнит, что далеко ее беловолосая красавица, упадет на лавку, горько заревет.

— Бабы, посмотрите, что за диво дивное.

В мастерскую залетела жена хозяйки лавки. Отпустив перед мастерицами черную мужскую рубаху, она пальцами указала на обережный рисунок из красно-зеленых нитей вдоль воротника.

— Мужик только что принес, сказал рукава подшить. Аккуратно, потому как вещь дорогая. А я смотрю, узор-то, точь-в-точь, как у нашей Любавушки!

Весело затрындела женщина, ударив ладонь об ладонь. Фрося потянула поближе к себе рубаху, присмотрелась.

— Так это и есть узор нашей Любавы.

— Да ну тебя, Фроська. — фыркнула хозяйка, скрестив руки на груди, глумливо хмыкнув своей подчиненной. — Откуда Любаве волкадаву рубахи расшивать? Да и вещь хоть и бережно хранимая, да сразу видно, старая. Уж не меньше десяти, али две десятки лет. Она еще девчонкой тогда была, да иглу в руках не держала!

Фрося мельком глянула на Любаву. А та побелела, как первый снег, глаза испуганно распахнуты, рот слегка приоткрыт. Пальцы судорожно комкают ткань под умелыми ручками.

— Он ушел?

Тихо спросила черноволосая, не отводя взгляд от рубахи.

— Зверь, что ли? — уточнила балаболка, а потом беспечно махнула рукой. — Ушел, конечно, к вечеру заедит за вещью. А что? Эй, Любава, ты куда? Любава!

— Воздухом подышать.

Обранила женщина, застыв в дверях, а потом подумала и резко развернулась, выйдя через задние двери.

Там внутренний дворик и место для работяг, нечего заезжим гостям там делать.

На слабых ногах она вышла во двор и судорожно вздохнула побольше воздуха. Сердце, казалось, сейчас выпорхнет испуганной пташкой из груди. Ну как так? Столько зим прошло? Столько времени утекло… И вот, снова он!

Предатель, обманщик. Лжец.

Отец ее любимой доченьки.

Сберег рубаху, которую она ему исшила двадцать зим назад. Зачем? Почему?