Седьмая беда атамана

— Крепкому мужику и до переворота жилось тошно, — вздыхал Автамон. — А все пошто? Вечно дрожал мужик за свое кровное. Погубителей да разорителей всегда было в избытке. Ни с чем не считались, ничего-то они не жалели. И жил мужик одним упованием на милостивого господа. А теперь и совсем все порушилось. Все теперь прахом пошло.

— Продай овец, — вялым голосом советовал сын.

— То ись? Найди покупателя, — Автамон морщинистым серым лицом повернулся к Никанору и выжидательно замер.

— И найду.

— Ни хрена не найдешь! Ежели и попадется случаем, так твой покупатель не даст подходящую цену. Ноне все опасаются покупок, будто огня.

— Все да не все, — не сдавался Никанор. — Купили же коней у Терскова.

Известный в Сибири коннозаводчик Алексей Терсков разбогател буквально на глазах у Автамона. Начал с того, что приобретал в хакасских улусах совсем по дешевке неприметных лошадок местной породы. Содержать их в степи не составляло особого труда: круглый год они были на подножном корму, ходили без пастуха. А когда набралось тех лошадок уже несколько табунов, Терсков не пожалел больших денег на породистого жеребца. Тут уж он развернулся во всю ширь! Тот резвый англичанин дал ему славное потомство, за каких-то пять лет золотом осыпался коннозаводчик, все затраты вернул с лихвой. В селах и станицах по Енисею, по Июсам и Чулыму не было хозяина, который бы не мечтал о знаменитых терсковских скакунах. А потом уж Терсков опять улучшал табуны, приливая им сильную донскую кровь. Жеребенком у Терскова взял Автамон Гнедка, с которым теперь не мог сравниться ни один конь в Озерной.

Но революция напрочь обрезала коннозаводчику могучие крылья. Часть породистых коней конфисковали для красной кавалерии, часть он выгодно продал своему зятю Иваницкому, а то, что осталось, быстро размотал оптом и в розницу. Не было у него надежды на снисхождение новой власти, потому навсегда и поставил крест на доходном деле.

— Овца не конь, — возразил Автамон, снова зашагав по горнице.

— Все равно можно продать, — упорствовал Никанор.

Глупые, никчемные слова сына вывели Автамона из душевного равновесия. Старик сердито затопал ногами, заплевал вязкой слюной:

— Нишкни, мать твою! Подбери губы!

— Перестать, папа, ругаться, — брезгливо поморщилась Татьяна.

— Папа, папа, — метнув в нее взгляд, затрясся он. — Какой я тебе папа! Тоже городская барыня! Язык прикуси!

— Тятя!

— Вот тятей и кличь, — с трудом смиряя гнев, проговорил Автамон. — Сродственница…

Некоторое время они молчали, угрюмое настроение отца не могло не передаться детям, и Татьяна сказала:

— Тятя, зачем ты втягиваешь нас в свои авантюры?

— Тюры-тюры! А кому я хозяйство оставлю? — Автамон широко развел сухими клешнями рук. — Гришке Носкову? Да ежели бы не партейный комбат…

— Комбат? — с удивлением проговорила Татьяна. — При чем комбат?

Автамон, кажется, только и ждавший этого вопроса, рассказал всю скандальную историю с быком, которого отстоял от продразверстки никто иной, как комбат. Автамон, признаться, уже ни на что не надеялся и мысленно простился со скотиной. Гаврила с Григорием уже так насели на него, что не было никакого выхода — о господи, за что ему наказание такое?

— Зачем он тебе? — снова поморщилась Татьяна.

— Кто?

— Бык.

— То ись? — потрясенный Автамон устремил на нее острые буравчики глаз.

— Я учительница. Я живу своим трудом, — твердо сказала она. — Мне, например, никакого хозяйства не надо, слышишь?

— А ну как замуж, кто возьмет голую?

— Возьмут.

— Эх, ученая ты, а голова у тебя дурная! — с усилием улыбнулся Автамон и опрометью кинулся из горницы.

Дивился Автамон, откуда взялся у Татьяны жидкий и никчемный, как казалось ему, нрав. Вроде бы не было во всей ее родне людей сердобольных или блаженных. И все более утверждался он в мысли, что это городские сделали ее такой. И остервенело ругал себя, что в свое время послал ее в гимназию: и в благородные не вышла, потому как случилась эта свирепая революция, и от казачьего сословия отбилась напрочь.

Что же касается Татьяны, то она не осуждала отцову страсть к обогащению. Она просто отмежевывалась от отца, стараясь жить так, как ей того хотелось. Она ясно видела перед собою единственную цель — всестороннее просвещение простого народа, остальное же ее нисколько не интересовало. Хочется отцу иметь больше скота, пусть заводит больше, но только не втягивает ее в свои каждодневные заботы и планы.

Но он был недоверчив к людям и на редкость упрям. Тот же комбат пришелся ему по сердцу лишь потому, что не дал забрать быка. Но Татьяна уверена: не жалостью к Автамону, не какой-то справедливостью руководствовался комбат в этом случае. У комбата были другие соображения, чего никак не хочет признать строптивый отец.