Седьмая функция языка

В этот момент он чувствует чье-то присутствие, что-то мелькнуло перед ним, он не замечает сквозняка из-за открывшейся двери кафе, но слышит, как отодвигается стул, поворачивает голову и видит молодую женщину – она подсаживается за столик.

Улыбающаяся блондинка, высокие скулы, густые брови у переносицы. Она говорит: «Вы ведь были с полицейским в Сальпетриер, верно?» У Симона снова мандраж. Он украдкой бросает взгляд вглубь зала: двое поглощены разговором и не могли услышать. Она продолжает, и он опять вздрагивает: «Бедный месье Барт». Он ее узнал: это та медсестра с точеными ногами, которая нашла Барта с выдернутыми трубками в тот же день, когда Соллерс, Б.А.Л. и Кристева пришли и устроили скандал. Он твердит себе, что она его узнала, вот так, и это вновь охлаждает его оптимизм относительно качества камуфляжа. «Он так пер-реживал». Акцент слабый, но Симон его уловил. «Вы болгарка?» Девушка делает удивленный вид. У нее большие карие глаза. Года двадцать два, не больше. «Нет, почему? Я р-русская». Симону кажется, что из глубины зала доносится смешок. Он решается взглянуть еще раз. Двое чокаются. «Меня зовут Анастасья».

Мысли у Симона в голове слегка путаются, но он все же задается вопросом, что делает русская медсестра во французском госпитале в 1980 году: в то время коммунисты уже начали понемногу раскручивать гайки, но еще не настолько, чтобы распахнуть границы. Да и откуда ему было знать, что во французских госпиталях нанимают персонал с востока.

Анастасья рассказывает про себя. Она приехала в Париж, когда ей было восемь. Ее отец был директором агентства «Аэрофлот» на Елисейских Полях, он получил разрешение привезти семью, а когда Москва отозвала его, чтобы назначить на другую должность в главном управлении, он попросил политического убежища, и они остались – вместе с мамой и младшим братом. Анастасья стала медсестрой, а брат еще в лицее.

Она заказывает чай. Симон никак не может понять, что ей нужно. Пытается определить ее возраст по времени приезда во Францию. Она шлет ему детскую улыбку: «Я увидела вас в окне. И подумала, что должна с вами поговорить». В глубине зала гремит стул. Болгарин идет отлить или позвонить. Симон наклоняет голову и подносит руку ко лбу, чтобы не читался профиль. Анастасья окунает в чашку пакетик с чаем, и Симон ловит себя на мысли, что в движении кисти молодой женщины есть что-то грациозное. За стойкой посетитель начинает вслух комментировать ситуацию в Польше, затем матч Платини против Голландии, затем непобедимого Борга на «Ролан Гаррос». Симон понимает, что ему трудно сосредоточиться, появление этой молодой особы смущает его, нервозность с каждой минутой нарастает, и теперь – поди знай, с чего вдруг, – у него в голове звучит советский гимн, грохочут тарелки, вступает хор Советской армии. Болгарин выходит из туалета и возвращается на место.

«Soïouz nerouchymyï respoublik svobodnykh…»

Входят несколько студентов и подсаживаются к друзьям за гомонящий столик. Из полиции ли Симон, спрашивает Анастасья. Нет, конечно, восклицает сначала Симон, он не легавый! Но, сам не зная почему, все-таки уточняет, что в паре с комиссаром Байяром играет роль… скажем так, консультанта.

«Splotila naveki Velikaïa Rous’…»

За столиком в глубине полицейский говорит «сегодня вечером». Симону мерещится, будто болгарин произносит короткую фразу, в которой есть слово, начинающееся не то на «кри-», не то на «хри-»… «Христос»? Он любуется детской улыбкой и представляет, как сквозь грозы сияет солнце свободы.