Седьмая функция языка

Раз уж пришел, стоит спросить, говорит ли о чем-нибудь Тодорову «эхо» или «эко» – последнее, что произнес Хамед. А болгарин вдруг: «Да. От него есть новости?»

Байяр смотрит непонимающе.

– С Умберто все хорошо?

43

Луи Альтюссер держит в руке ценный документ. Партийная дисциплина, к которой он приучен, менталитет прилежного ученика, годы послушания в бытность военнопленным не позволяют ему прочесть загадочное содержимое. Но в то же время ему присущ совсем не коммунистический индивидуализм, любовь к секретам, да и вообще он известный жулик – все это подзуживает его развернуть бумагу. Если бы он это сделал – притом что не уверен, но догадывается о содержании, – то этим поступком продолжил бы длинную историю пройдошества, начавшуюся с сочинения по философии, за которое он обманом получил семнадцать баллов из двадцати на подготовительных курсах в Эколь нормаль (из этого эпизода во многом сложилась его персональная мифология, фигура самозванца, недаром он постоянно его вспоминает). Но он побаивается. Знает, на что они способны. И из благоразумия (думая про себя: трус) решает не читать.

Только вот где это спрятать? Глядя на бардак у себя на столе, он вспоминает По[141] – и кладет документ в конверт из-под какой-то рекламы: например, из соседней пиццерии, а может, банка, я точно не помню, что именно совали тогда нам в ящики, главное – он оставляет конверт на виду, прямо на столе, среди вороха рукописей, рабочих материалов и черновиков, которые так или иначе посвящены Марксу, марксизму, но чаще всего – с целью подкрепить «на практике» его новоиспеченную антитеорицистскую автокритику – содержат примеры алеаторной материальной связи между общественными движениями, с одной стороны, и идеологией, которую они для себя выбирают или формируют, с другой. Надежнее места для письма не найти. Есть здесь и кое-какие книги: Макиавелли, Спиноза, Реймон Арон[142], Андре Глюксманн… Видно, что эти читаные, в отличие (он часто об этом думает, терпеливо, по кирпичику взращивая в себе комплекс самозванца) от большинства из того множества книг, которые украшают его стеллажи: Платон (его он все же читал), Кант (не читал), Гегель (пролистал), Хайдеггер (просмотрел), Маркс (прочел первый том «Капитала», второй не трогал) – и все в таком духе.

Слышно – проворачивается замок, вернулась Элен.

44

«По какому поводу?»

Вышибала как вышибала, такой же, как все, только на нем шерстяной шарф, и сам он европеоид, неопределенного возраста, лицо землистое, во рту сигарета, а взгляд – не тот, пустой, направленный куда-то вдаль, как будто вас перед ним нет, но какой-то недобрый и, кажется, обращенный вам в душу. Байяр понимает, что не сможет предъявить удостоверение: нужно сохранять инкогнито, если хочешь увидеть, что происходит за этой дверью, и он уже готовится сочинить какую-нибудь чушь, но Симона вдруг осеняет, и он опережает напарника: «Ке Эл».

Скрип дерева, дверь открывается, вышибала делает шаг назад и неоднозначным жестом приглашает их войти. Они попадают в сводчатый подвал, где пахнет камнем, по́том и сигаретным дымом. Людей внутри много, как бывает перед концертом, но пришли они вовсе не посмотреть на Бориса Виана, а эти стены уже не помнят звуков джаза, которые некогда от них отражались. Вместо этого под нестройное гуденье голосов чей-то голос фиглярски декламирует перед представлением:

«Друзья, пожалуйте в „Клуб Логос“, доказывайте, обсуждайте, хвалите и хулите Глагола красоты́ ради! О, глагол, ты увлекаешь сердца и правишь миром! Следите, как сойдутся претенденты, чтобы в ораторстве оспорить превосходство и вам доставить лучшее из наслаждений!»

Байяр вопросительно смотрит на Симона. Симон шепчет ему на ухо: то, что пытался произнести Барт, – вовсе не криминалистический термин, а начальные буквы: «Клуб Логос». Байяр смотрит с уважением. Симон скромно пожимает плечами. Голос продолжает разогревать публику:

«Прекрасна моя зевгма! Красив асиндетон! Но все имеет цену. И цену речам мы вспомним нынче вечером. Ибо вот наш девиз и вот как должен был бы звучать закон земной: слово наказуемо! В „Клубе Логос“ словами не отделываются, да, мои дорогие?»

Байяр подруливает к седовласому старичку, у которого не хватает двух фаланг на левой руке. Стараясь, чтобы интонация не выдавала в нем профи, но и не прикидываясь туристом, он спрашивает: «Что здесь будет?» Во взгляде старика – ни тени неприязни:

– В первый раз? Тогда советую: просто посмотрите. Не бросайтесь сразу записываться. Спешить некуда, разберитесь сначала. Слушайте, учитесь, совершенствуйтесь.

– Записываться?