Седьмая ложь

Я закашлялась, пытаясь избавиться от комка риса, застрявшего в горле, и встала из-за стола. Ни слова не говоря, я отправилась в прихожую и взяла с вешалки сумку. Потом вышла из квартиры, села в лифт и двинулась на улицу. Без пальто сразу стало холодно, но до ближайшего магазинчика на углу идти было всего ничего.

Меньше чем через десять минут я вернулась с тестом.

Марни сидела там же, где я ее оставила. Она согнулась над тарелкой, поставив локти на стол и обхватив голову ладонями.

– Держи, – сказала я. – Сделай его прямо сейчас.

Она молча взяла тест и поплелась в ванную. Маленький полиэтиленовый пакетик безжизненно болтался у нее на запястье.

Излишне говорить тебе, что результат оказался положительный.

Я напилась. Я пила текилу прямо из бутылки и рюмка за рюмкой запивала ее ромом, таким древним, что он не имел вкуса и был просто липким. Марни, уже чувствовавшая себя матерью, заливала свою тревогу и страх яблочным соком из одноразовых стопок. В два часа ночи мы вдвоем забрались в горячую ванну, в странном и излишнем припадке скромности предварительно натянув купальники. В три мы решили перекусить тостами с медом и сами не заметили, как прикончили целую буханку. После этого мы погрузились в нечто среднее между горем, шоком и истерией, и рыдали, и смеялись до тех пор, пока не уснули, но сон наш длился не слишком долго, и большую часть следующего утра мы с ней по очереди обнимались с унитазом.

Понимаешь, никто не ожидает от своей жизни такого вот оборота. Я была вдовой, работала без перспективы карьерного роста и едва сводила концы с концами. Марни была вдовой, чья райская жизнь только что кончилась, и к тому же беременной.

– Мне пора возвращаться, – заявила Марни на следующий вечер. – Пора привести свою жизнь в порядок. Мне нужно пойти к врачу, снова начать работать и вернуться в свою квартиру.

Тут же, не выходя из-за стола, она позвонила своей уборщице. Квартира должна быть вылизана до блеска, сказала она. И чтобы все вещи Чарльза были сложены в коробки и убраны в кладовку: его зубная щетка, его одежда – все, что напоминало бы о нем.

Мы наведались туда пару дней спустя. И были потрясены, обнаружив, что уборщица положила на полу в прихожей толстый белый ковер с черным узором. Мне не давал покоя вопрос, что там под ним: бурое пятно засохшей крови, царапины на лакированных половицах или просто въевшийся запах смерти, – но я не поддалась искушению приподнять краешек и посмотреть. Часть вещей Чарльза исчезла – его пальто, висевшее за дверью, и ботинки, аккуратным рядком стоявшие вдоль стены, – но он все равно присутствовал в этой квартире повсюду. В книгах на полках, в репродукциях на стенах, в длинном черном зонте, по-прежнему стоявшем в коридоре рядом с зонтом Марни.

– Ты не передумала? – спросила я, пытаясь угнаться за ней по квартире.

Она нахмурилась и двинулась по лестнице на второй этаж.

– Я имею в виду, не передумала ли ты возвращаться сюда, – пояснила я. – Ты точно этого хочешь? Может, лучше тебе куда-нибудь…

– Нет, – отрезала она, остановившись на верхней ступеньке и обернувшись ко мне. – Я должна остаться здесь. Так будет правильно. Я хочу, чтобы этот малыш, – она положила ладонь на живот, – хоть что-то знал о своем отце. А это был наш с ним общий дом. Так будет правильно. Я остаюсь здесь. – Она устремила взгляд куда-то поверх меня. – Это то самое место, – сказала она. – Возможно, я сейчас прямо на нем стою. Тут он сделал свой последний вздох. Это такая вещь, которую его ребенку следует знать, ты не считаешь?

А как считаешь ты? Хотелось бы тебе знать, где именно умер твой отец? Я, например, была бы убита горем, если бы мне позвонили и сообщили, что мой отец умер. Не потому, что скучала бы по отцу нынешнему: изменщику и предателю. Я скучала бы по тому человеку, каким он когда-то был.

В первые десять лет моей жизни он был моей константой, моей каменной стеной, надежной и нерушимой. Он всегда оказывался рядом, готовый меня поддержать, и, несмотря на то что с ним произошла метаморфоза и он перестал быть хорошим отцом, до того момента его нельзя было назвать эгоистичным. Слабый человек со своими недостатками, он тем не менее был полон решимости не дать своим худшим качествам взять над собой верх. А потом что-то изменилось. Проблемы, что десятилетиями назревали, как нарывы под кожей, – раздражительность, неуверенность и неустойчивость – словно прорвались наружу.

Захочу ли я побывать в том месте, где он умрет? Вряд ли. Для меня он умер перед входной дверью, с чемоданом в руке, когда с улыбкой объявил нам, что уходит.

– Может, лучше будет начать все с чистого… – начала было я.

– Я хочу вернуться домой к Рождеству, – перебила меня Марни.

– Но оно ведь практически на носу!

– Я хочу устроить праздник, – заявила она. – Я украшу дом, буду готовить – нужно будет купить елку и индейку – и сделаю так, чтобы это Рождество нам запомнилось.

– Это будет нелегко, – сказала я. – Марни, мне будет нелегко все это переварить, а тебе – все это провернуть.

– Я все решила, – отрезала она. – Ты приглашена. И Эмма тоже.

– Мы будем у…