Седьмая ложь

– Я не знаю, Джейн, – с преувеличенной тревогой в голосе протянула она. – Если она еще нездорова… Не дай бог, мы еще подхватим от нее заразу… Может, лучше отложить поездку? Например, до следующей недели?

– Эмма, она наша мать. И сейчас Рождество.

– Пожалуй, я в этот раз не поеду, если ты не возражаешь, – сказала Эмма. – Увидимся тогда у Марни? Часика в два-три? Ты пришлешь мне адрес?

– Эм…

– Спасибо, Джейн. Люблю тебя. С Рождеством! – И она повесила трубку.

Я посмотрела на телефон. Я была сердита на нее, но этот разговор с незначительными вариациями за прошедшие годы повторялся столько раз, что неожиданностью для меня он не стал.

Эмма была – и вполне заслуженно, как я считала, – зла на мать, ведь та не оказала ей практически никакой поддержки в самые сложные годы ее жизни. Но и я тоже злилась. И имела на это ничуть не меньше, если не больше, оснований. От меня не просто в какой-то момент отреклись, бросив на произвол судьбы, – меня игнорировали большую часть моего детства. Эмма же всегда была любимицей. Но она никогда об этом не задумывалась, никогда не пыталась взглянуть на это с моей колокольни. Эмма всегда была тревожной, всегда на грани нервного срыва, всегда по уши поглощена собственными проблемами и зациклена на своих переживаниях, и это делало ее эгоистичной. Она могла себе позволить не навещать мать, потому что знала: я так не поступлю. Я никогда не смогла бы так поступить и никогда не поступала. Это было бы жестоко.

Но что, если бы я начала разговор с Эммой иначе? Мол, не могу найти в себе мужества поехать, не могу заставить себя на час проглотить свою злость, и на сей раз эту обязанность придется взять на себя ей. Что, если бы я последовала ее примеру? Если бы я перестала быть ее опорой и попросила ради разнообразия сменить меня на этом посту?

Я до сих пор не знаю ответа на эти вопросы. Способен ли человек, который всю жизнь зависел от окружающих, подставить плечо кому-то другому? Не уверена. Думаю, когда ты добровольно принимаешь на себя роль покровителя в чьей-то жизни, нужно заранее смириться с тем, что подопечный всегда будет ставить свои интересы на первое место и изменить сей расклад будет уже невозможно. Он скорее позволит тебе упасть, чем пожертвует собой, чтобы поддержать тебя.

Приехала я раньше времени, потому что таксист – по случаю праздника он содрал с меня за поездку по тройному тарифу – везде, где только мог, превышал скорость. Это было ужасно – бешеная езда, тряска, ощущение полной беспомощности и полной зависимости от другого человека.

Когда я вошла в комнату матери, она сидела в постели в оранжевой футболке и ярко-синей кофте, спадающей с левого плеча. Кофта была со сборчатым воротником, и к одной из его складок была приколота рождественская брошка в виде елочки, украшенной разноцветными шариками. Они поблескивали розовыми и желтыми огоньками.

– Доброе утро, – произнесла я с улыбкой и переступила через порог, пройдя под веткой омелы, подвешенной к притолоке. – Ну, как дела?

– Хорошо, – ответила она. – У меня все хорошо.

Я придвинула стоявшее в углу кресло к ее постели и присела рядышком. Когда мать поместили в это заведение, я наняла водителя с фургоном – визитка красовалась в витрине почтового отделения, – чтобы перевез из дому кое-какие ее вещи. Это кресло было самым значительным дополнением к здешнему интерьеру. И хотя кое-кто из медсестер такого самоуправства явно не одобрял, я настояла на том, что кресло совершенно необходимо. Также я прихватила четыре подушки из тех, что украшали дома кровать матери, несколько репродукций в рамках, торшер с кистями на абажуре, стопку книг и шкатулку с украшениями. Со временем в комнате появились и другие милые мелочи, например нескользящая подставка под графин, с напечатанной на ней фотографией времен моего детства. Пестрая серая ваза для цветов – накануне я купила в цветочном ларьке на вокзале рождественский букет – и планшет, чтобы мать могла смотреть фильмы, проигрывать старые семейные видео, а иногда, если она чувствовала себя на подъеме, писать мне письма по электронной почте. В последнее время я получала их все реже и реже.

Сейчас я оглядываюсь на себя и сама себе удивляюсь. Я столько времени посвящала заботам о матери, даже – возможно, это не совсем правильное слово, но тем не менее – нянчилась с ней. В детстве я пыталась всеми силами заслужить одобрение: отлично училась в школе, выигрывала всевозможные призы и получала похвальные грамоты; помогала по хозяйству: накрывала на стол, разгружала посудомойку и меняла постельное белье; пыталась быть веселой и жизнерадостной, заряжая всю семью позитивом. Все эти украшательства последнего пристанища матери и еженедельные посещения были всего лишь последними примерами многочисленных способов, которыми я пыталась привлечь к себе ее внимание.