Седьмая ложь

– Здорово, правда? – отозвалась Марни. – Отличная компания. Это Дерек. – Она кивнула мужчине средних лет в клетчатой рубашке и галстуке с оленем. – Он живет тремя этажами ниже. Его жена не так давно умерла. Рак. Так что у нас с ним много общего. А это Мэри и Иэн. – Она указала на пожилую чету, обоим было как минимум по девяносто лет. Он пытался съесть пирожок, но лишь усыпал весь пиджак крошками. У нее были восхитительные седые волосы, красиво заколотые таким образом, что ниспадали на одно плечо. – Они живут на первом этаже. Я встретила их вчера в подъезде и пригласила прийти. А вон там Дженна. Она моя маникюрша. А это Изобел. Она убирает мою квартиру. Ты, возможно, ее даже видела. Она ушла от мужа и собиралась праздновать в одиночестве, а я подумала, что это неправильно, и пригласила ее прийти. Здорово, да?

– Да, Марни. Очень здорово. Но ты точно уверена, что… Как ты себя чувствуешь? Тебе чем-нибудь помочь?

– Все под контролем. Две индейки в духовке. Чувствуешь, как пахнет? Будет вкусно. И закусок разных я целую кучу наготовила. Ты взяла телефон? Может, пофотографируешь? Я хочу сделать большой материал для блога о том, как устроить сборную рождественскую вечеринку.

– А как малыш? Ты достаточно отдыхаешь?

– Уже становится заметно, видишь? – Она повернулась ко мне боком. – Представляешь?

– Джейн! – Эмма подскочила ко мне и, схватив меня за руку, крепко обняла. – С Рождеством! Как ты?

Она попыталась отстраниться, но я не спешила ее отпускать. Когда я обняла ее, обвив руками за талию, мои ладони коснулись локтей противоположных рук. Так плохо она не выглядела уже давно. Я отступила назад и посмотрела на нее. Щеки у нее были запавшие, ввалившиеся настолько, что, казалось, еще немного – и сквозь кожу начнут просвечивать зубы. Из рукавов мешковатого свитера торчали руки-спички, а облегающие джинсы болтались на бедрах.

– Тот мужчина, – продолжала она. – Вон тот, видите? В свитере цвета лососины? Он двадцать минут ездил мне по ушам, еле вырвалась. Без обид, Марни, может, он отличный друг или еще кто-нибудь, но…

– В красных вельветовых брюках? – уточнила Марни.

– И в бумажной короне, – кивнула Эмма.

– Понятия не имею, кто он такой. Он ничего не говорил о… Так, минуточку, – произнесла она и решительно двинулась через кухню, чтобы представиться.

– Пирожок будешь?

Я протянула ей блюдо.

– Я уже съела несколько штук, – сказала Эмма, потирая свой живот, как будто хотела убедить меня, что он полон. – Надо оставить еще местечко для индейки.

Наши глаза встретились, и между нами в одно мгновение произошло несколько безмолвных диалогов сразу.

– Ты ничего не ешь.

– Ем.

– Ты врешь.

– Не вру.

– Не ври мне.

– Как ты смеешь обвинять меня во лжи?

Или:

– Ты ничего не ешь.

– Я не хочу.

– Ты не можешь не хотеть есть. Съешь что-нибудь.

– Хватит мне указывать.

Или:

– Ты ужасно выглядишь.

– Отстань от меня.

– Я серьезно. Когда ты в последний раз ела?

– Не твое дело.

Произносить все это вслух не было ровным счетом никакой нужды.

– Не надо, – сказала она только.

Я кивнула:

– Я могу чем-то тебе помочь?

– Нет, – отозвалась она. – Как мама?

– Нормально, – вздохнула я. – Чувствует себя все еще не очень, но уже намного лучше.

– Она сердилась? На меня. За то, что я не приехала.

Хотелось ответить, что мать сердилась, что она чувствовала себя несчастной, даже брошенной, и таким образом выставить себя лучшей дочерью. И в то же самое время меня так и подмывало сообщить, что наша мать даже не заметила ее отсутствия. Пусть Эмма думает: она забыта, ее утянуло в пучины деменции.

Но мы с ней обе знали, что я никогда не была любимой дочерью.

– Нет, – проговорила я. – Она была в нормальном настроении.

Эмма с облегчением кивнула:

– Ну что ж, тоже неплохо, наверное. Прости меня. За то, что не поехала с тобой. Я просто… не могла.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – предложила я и задумалась: неужели в других семьях тоже много линий на песке – слов, которые нельзя произносить вслух. – На тебе ее старый джемпер? – спросила я.

– Да! – заулыбалась Эмма. – Ты его помнишь? Он всегда напоминает мне о том Рождестве, когда папа переоделся Санта-Клаусом, пробрался в нашу комнату, а потом споткнулся о ящик с игрушками, упал и устроил такой тарарам, что мы с тобой проснулись, и в итоге дело закончилось поездкой в больницу.

– Я помню, – откликнулась я.

– Мы с тобой были в пижамах, а мама в этом джемпере, и все остальные в приемном покое были пьяные, веселые и тоже покалеченные. Помнишь? А того мужика, который порезал себе руку до кости диспенсером для скотча, помнишь?

– И медсестру, которая угостила нас конфетами посреди ночи?

– С розовыми волосами.

– Да!

– Мне после этого всегда хотелось тоже выкраситься в розовый.

– Так выкрасись, – сказала я.

– Может, и выкрашусь, – усмехнулась Эмма.