Седьмая ложь

Я натянула сползшую кофту ей на плечо, и она недовольно покосилась на меня. Зрачки у нее были расширены. Ее явно чем-то напичкали – то ли от простуды, то ли успокоительным, – и, к счастью, ее затуманенное лекарством сознание не уловило отсутствия Эммы. Оно осталось целиком и полностью незамеченным. И все же, несмотря на воздействие препаратов, в тот день мать проявила ко мне необычайно живой интерес, выспрашивая у меня подробности моей поездки и выпытывая мои планы на остаток дня.

– Ты поедешь к Марни с Чарльзом? – спросила она.

– Просто к Марни, – ответила я.

– Без Чарльза? – уточнила она и свела брови к переносице.

– Без, – сказала я, склонив голову набок, и озадаченное выражение на ее лице сменилось озабоченным, потому что это движение никогда ничего хорошего не предвещало. – Я же тебе говорила. Ты не помнишь? – Я вздохнула. – Чарльз умер.

– Он умер? – Она пришла в ужас, голос стал пронзительным, а лицо исказилось от потрясения, как это бывало каждый раз, когда я пыталась донести до нее эту информацию. – Когда?

– Несколько месяцев назад.

– От чего?

– Упал с лестницы. Я тебе уже рассказывала. Ты просто не хочешь об этом помнить.

– Нет, – заявила она. – Быть такого не может. Это ужасно.

– Да, – отозвалась я, – я присутствовала при этом. – Не знаю, зачем я это сказала, раньше мне в голову не приходило посвящать ее в подробности. Наверное, я просто хотела, чтобы она признала: это горе не имеет к ней отношения. – Мы с Марни нашли его на полу у лестницы в прихожей. Мы его видели.

– Мертвого? – уточнила она.

– Да.

– Он умер в одиночестве. – Она произнесла это с грустным видом, как будто это обстоятельство было особенно невыносимым. И тогда я вдруг осознала, что мы с ней никогда не обсуждали смерть, вернее, обсуждали, но не углубляясь в эту тему, не выходя за пределы простого факта, простой утраты. – Подумать только!

– Боюсь, – проронила я, – не исключено, что в тот момент, когда это произошло, я находилась за дверью их квартиры. Я ждала, когда вернется Марни. Она была в библиотеке. А я проторчала у них под дверью около часа, сидела в коридоре, читала книгу.

– Наверное, ты могла бы что-нибудь сделать, – сказала она, и это был наполовину вопрос, наполовину утверждение.

– Может, и могла бы, – пожала плечами я. – Если бы что-нибудь услышала. И если бы у меня был ключ.

Не знаю, зачем я это сказала. Хотя, наверное, все же знаю. Я хотела, чтобы она защитила меня, вгляделась в меня и увидела, что со мной что-то неладно. Пусть исправит поломку! Ведь таков материнский долг. А если это ей не под силу, если она не может ни увидеть, ни залатать эти трещины, тогда пусть считает меня человеком, который способен спасти другому жизнь, а не отнять ее. Пусть мать думает, что я могла бы что-то сделать и непременно сделала бы. И если бы я могла быть лучшей версией себя, то была бы.

– Ключ, – повторила она.

– Он, кстати, у меня когда-то был, – сказала я. – Я поливала цветы в их квартире, когда они уезжали в отпуск. Но сейчас у меня его нет. Я его вернула.

Она кивнула.

– Помнишь Дэвида? – спросила она. – Он жил с нами по соседству. Он поливал наши цветы, когда мы уезжали.

До Марни я добралась в самом начале третьего. В ее квартире толпилась куча народу, от которого исходило ощущение невероятной смеси веселья, горя и притворства. В прихожей стояла наряженная серебряными шарами елка с блестящим ангелом на макушке. Ведущая наверх лестница была со вкусом украшена, а на столике стояло блюдо с крошечными сладкими пирожками. Из динамиков лились рождественские мелодии, а вокруг шеи у Марни был обмотан обрывок мишуры.

Меня охватило неодолимое желание удушить ее этой мишурой.

– Джейн! – воскликнула она при виде меня, застывшей на пороге перед раскрытой входной дверью. – Раненько ты! Как поживает твоя мама? Входи, входи. Принести тебе что-нибудь? Выпить? Вина? А может, шерри?

Я протянула ей маленький подарочный пакетик. Я всю голову себе сломала, придумывая, что бы такое ей подарить – одновременно сентиментальное и сдержанное, что-то уважительное. В конечном счете я остановила свой выбор на формочках для печенья – стоили они, по моему мнению, каких-то невменяемых денег. Набор привлек ее внимание год назад в магазине по соседству с нашей первой квартирой. «Прелесть же, скажи?» – восхитилась Марни.

Формочки были сделаны в виде грудей самых разнообразных форм и размеров, к ним прилагались отдельные выемки для всевозможных сосков. Я тогда совершенно не поняла, чем они ей так понравились.

– Спасибо, – поблагодарила она меня и, даже не заглянув внутрь, поставила мой пакетик на пол у радиатора, в общую кучу к остальным подаркам. – Проходи. Эмма уже здесь. Кажется, она была в кухне. Она немного… Когда ты в последний раз ее видела? Ты сказала, будешь вино?

– Кто все эти люди? – спросила я.

Среди этих двадцати или тридцати человек, которые набились в ее квартиру, не было ни одного знакомого мне лица.