Седьмая принцесса (сборник)

Тётя Вторник радостно засуетилась, побежала на кухню, а шестеро остальных так же радостно принялись за уборку Каждая теперь знала: настанет и её черёд. Они, разумеется, готовы были нянчиться с Вильчиком с утра до ночи, но позабыли, что «у семи нянек дитя без глазу». Вильчик напомнил им и множество других полезных истин. Например, что «нет правил без исключений». Вильчик и сам был исключением — из правил чистоты и порядка, которые Сёстры соблюдали неукоснительно. Племяннику же дозволялось делать всё, и всё сходило ему с рук. Он топал по дому в ботинках, а Тётушки безропотно вытирали грязные следы на полу. Он разбрасывал повсюду игрушки, а Тётушки, не вздохнув, не охнув, их собирали. Если Тётя Четверг находила отметины его пальцев на свежевымытых стенах, она мыла их заново, ни словом не обмолвившись Хёте Понедельник. Если Тётя Суббота находила у очага осколки лучшей чайной чашки, она их попросту сметала, не жалуясь Тёте Пятнице. Не подумайте, что Сёстры изменились! Нет. Но сердца их теперь принадлежали Вильчику.

Племянника, хочешь не хочешь, надо было определить в школу. Поскольку так положено. И, продержав Вильчика дома целый месяц, словно тайное сокровище, Сёстры обратились к Начальнице школы по фамилии Ежевични. Решение это далось им не без труда: очень уж не хотелось отдавать Вильчика во власть чужой женщины. Но сами они ни читать, ни писать не умели. Их руки ловко управлялись с тряпками и щётками, но не ладили с ручками и линейками; их глаза умело высматривали паутину в углах, но не различали буквы в книжках. Они считали чернила кляксой на чистом лике цивилизации. И возможно, были недалеки от истины, кто знает? Глядя на книжную страницу, они стоически сдерживали негодование — не то бросились бы счищать с белоснежной бумаги эти отвратительные чёрные закорючки. Но — увы! — детям принято давать образование. И одним воскресным утром Тётя Воскресенье постучала к Начальнице Ежевични.

— Войдите, — сказала полусонная Начальница. Тётя Воскресенье бросила неодобрительный взгляд на стол, уставленный грязной посудой.

— Я… насчёт ребёнка, — произнесла она с запинкой.

— Неужели вас опять потревожил кто-то из моих шалунов? — посочувствовала Начальница. Ей не впервой было выслушивать жалобы Сестёр: то школьники грязью кидаются, то стёкла бьют, короче — ведут себя как нормальные дети.

— Нет-нет, нас никто не тревожил. Речь идёт о нашем ребёнке. Ему пора в школу.

— Господи-Боже-мой! — Начальница оторопела. — И чей же это сынёнок, то есть ребёнок? — Она была так потрясена сообщением Тёти Воскресенье, что враз позабыла всю грамматику. Но Тётя Воскресенье не обратила внимания на оговорку Начальницы, поскольку и сама пребывала в большом затруднении: надо как-то объяснить, что Вильчик их, их собственный. А то ещё отберут… И Тётя Воскресенье промолвила, не глядя Начальнице в глаза:

— Он наш, но не сын, а племянник.

— Господи-Боже-мой! — снова воскликнула мадам Ежевични. — Значит, это сын вашего пропавшего брата?!

И Тётя Воскресенье кивнула! За всю жизнь она ни разу не солгала. Сёстры ценили чистую правду не меньше, чем чистые лица и руки. Но все же, прикусив язычок и скрепя сердце, Тётя Воскресенье кивнула в ответ.

— Пускай милый малыш приходит завтра в школу! — сказала Начальница.

Дома Тётя Воскресенье подробно пересказала Сёстрам разговор, а в конце, опасливо взглянув на Тётю Понедельник, произнесла:

— И я кивнула. Это ложь?

Тётя Понедельник поджала губы.

— Это святая ложь! — наконец решила она. И у Тёти Воскресенье отлегло от сердца.

Наутро Вильчик самостоятельно отправился в школу. Он был очень независим и не любил, чтобы его водили за ручку. Звонок уже отзвенел, и класс был полон, когда открылась дверь и на пороге появился Вильчик. Дети удивились, да и сама Начальница тоже, хоть и знала о его приходе заранее.

Взяв Вильчика за руку, она провела его в класс и поставила на скамью.

— Дети, знакомьтесь, это наш новый ученик.

Дети хором завопили:

— Он слишком маленький!

Вильчик обиженно надулся.

Мадам Ежевични склонилась к нему и спросила:

— Сколько тебе лет?

— Пять, с вашего позволения, — ответил Вильчик.

— Два ему, точно — два! — заорали дети

— Я лучше знаю! — возмутился Вильчик.

— Успокойтесь, дети! — сказала Начальница.

— Посадите его на высокий стул и дайте соску! — хихикнула Табби Банч, хотя вовсе не была злой или невоспитанной.

— Соску ему, соску! — закричали дети, хотя на самом деле были хорошими и добрыми.

Вильчик молча слез со скамьи и вышел из класса. На том его образование и закончилось. Отныне в школу его было не залучить — даже силком. Он заявил, что не желает слушать, как дразнится Табби, и не желает ходить в школу, пока не станет самым высоким в Вильмингтоне. И коротал время дома, с Тётками, ожидая — когда же наступит миг его торжества. Но так и не дождался.

Вильчик попал в Вильмингтон пяти лет от роду и тридцати одного дюйма[4] от пола до макушки. Каждый новый год прибавлял к его возрасту по двенадцати месяцев, но ростом Вильчик так и не вышел — не подрос ни на дюйм.