Седьмая принцесса (сборник)

Представляешь: возвращаюсь я домой, а вместо моего сына тридцать прищепок валяются! Случилось всё это двадцать пять лет тому назад, и с тех пор я брожу по свету, ищу этот табор. На прошлой неделе наткнулся на одну цыганку, древнюю старуху, — сидит в придорожной канаве, трубку покуривает. Я её спрашиваю: «Что с моим сынком сталось?» Она эдак сквозь зубы, трубку изо рта не вынимая: «Это который же твой?» — «Да тот, которого вы двадцать пять лет назад за тридцать прищепок выменяли». — «Какие были прищепки?» — уточнила цыганка. «Деревянные». — «А-а! — кивнула она в конце концов. — Помню твоего сынка. Он нас разочаровал, и мы его бросили в котле для рыбы под можжевеловым кустом на вершине Наветренного Холма». — «Давно?» — спрашиваю. «Да уж порядком». — «И чем же он вас разочаровал?» — «Знаешь, как карты не сходятся? Вот и он не сошёлся. А больше я тебе ничего не скажу, иди-ка своей дорогой, дай покурить спокойно». Я бросился сюда, на Наветренный Холм, заглянул под этот самый куст — ты как раз под ним примостился, — да только никого не нашёл. Тогда я стал копать. Копал-копал, выкопал рыбный котёл, с грязью, но без ребёнка. И тогда я стал рыть могилу, самую длинную могилу на свете — ведь моему сыну суждено было вырасти великаном. Вон, погляди…

И Вильчик увидел поодаль огромную свежевырытую яму.

— Да уж, могила хоть куда, — согласился он. — Но великовата.

— Моему сыну как раз впору. Он же вырос великаном!

— Ни великаном, ни обычным человеком он не вырос. Каким был при рождении, таким и остался, — сказал Вильчик.

— С чего ты взял? — возмутился великан.

— Потому что он — это я, — сказал Вильчик.

Великан выронил лопату и громогласно расхохотался.

— Честное слово, — сказал Вильчик. — Во мне как раз умещается тридцать прищепок, мне ровно двадцать пять лет, а нашли меня под этим можжевеловым кустом в котле для рыбы.

— Давно?

— Да уж порядком.

— Ну и ну! — воскликнул великан. Он лёг на брюхо и, рассмотрев Вильчика попристальней, произнёс:

— Цыгане были правы. Ты и меня разочаровал.

— Эх, папа, посмотрел бы ты, как я высовываюсь из дымохода! — воскликнул Вильчик. — «Глядите, вон великан!» Меня так все дети называют.

— Да пропади ты пропадом вместе с твоим дымоходом! Мой сын должен, обязан был вырасти, чтобы чистить саму луну, а не какие-то дымоходы!

Великан встал и, позабыв лопату, размашистым шагом направился прочь. У длинной могилы он замедлил шаг и обернулся к Вильчику:

— Эй, слышь, парень! Умыться-то не забудь!

Вильчик вздохнул и горестно покачал головой: его отец нашёлся — и вот уже скрылся за Лоскутным полем… Не вернёшь… Но зато Вильчику впервые в жизни выпала радость отцовский наказ исполнить. И он отправился к морю — умываться. Вверх по холмам и вниз по долинам шёл он и шёл, лишь однажды сбавил шаг возле огромной свежевырытой ямы, которую отец предназначил ему для могилы. Вильчик, конечно, знал, что яма оказалась так велика по ошибке, но всё же малыш преисполнился гордости: его, пускай не глядя, посчитали великаном! И так ему стало хорошо и тепло на душе, даже ночь ледяная нипочём. И вот он уже у самой кромки воды. Волны шуршали и перекатывали гальку, был прилив, но Вильчик об этом не ведал, потому что никогда прежде не видел моря так близко, не видел, как бьётся оно в белую твердь утёсов. Он сел неподалёку от утёсов и принялся развязывать шнурки.

Ночь выдалась морозная и недвижная. Море лежало, точно серая ледяная глыба, лишь по краям чуть колыхались оборки волн. Воздух же, казалось, промёрз от поверхности воды до самого залитого лунным светом поднебесья. И всё-таки Вильчик раздевался. Вдруг он услышал милые сердцу звуки, семь родных голосов, невидимые, перешёптывались совсем рядом.

— Что делает Вильчик?

— Собирается купаться.

— Ночью? В такой холод?!

— Какое безрассудство!

— Ох уж эти мальчишки…

— Он же заболеет и умрёт!

— Вели ему немедленно надеть носки и ботинки.

— Кто?.. Ты… ты… ты… ты… ты… ты…

Это же Тётушки! Вильчик вскочил и огляделся. Никого. Перед ним безлюдное море, справа и слева безлюдный пляж, а за спиной высятся безлюдные белые скалы. Нет, не видать Тётушек, думал Вильчик, шаря глазами по скалам — от подножия до вершины. Скалы столпились вокруг него, точно семь белых великанш в длинных крахмальных одеждах. А в ушах Вильчика всё звучал шёпот, голоса сплетались, спорили, сливались, но Вильчик различил:

— Какой сегодня день, сёстры?

— Чья очередь?

— Кто подскажет ему, что можно и чего нельзя?

— Ты, Понедельник?

— Вторник?

— Пятница?

— Среда?

— Cy66ofa?

— Четверг?

— Воскресенье?

— Какой сегодня день, сестра?

— Не знаю, я уже не различаю времени…

Нет, он не ошибся! Скалы и вправду говорили.

— Тётя Воскресенье! Тётя Понедельник! — радостно закричал Вильчик. Он бегал от скалы к скале, звал, стучался, прислушивался, целовал и гладил белые шершавые склоны.

— Вот вы где попрятались! Тётушки! Возвращайтесь! Дома без вас так пусто и одиноко. Тётя Суббота, сегодня суббота! А постель моя не постелена, и ужин не готов. Ну, пожалуйста, возвращайтесь, помогайте мне во всём, как прежде!