Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

И полез за каким-то предметом в карман. Путтипут засемафорил Цепе страшными глазами и едва заметно качнул носом на Мамону. Цепа предупреждающий знак уловил, обернулся, окинул взглядом зал, прямо сквозь Мамону, и не найдя ничего тревожного, повернулся обратно. Не глядя шефу в глаза, усмехнулся, как усмехаются над параноиками, и извлёк из кармана маленький свёрточек светло-бежевой замши. Развернув его на ладони, он явил Путтипуту чудесный крупный искусно ограненный изумруд.

- Вот, для супружницы твоей. Шышнадцать карат! Красава?! Скажи - бомба!

"Вот так сюрприз! Цепа Мамону не видит!" - мерекнул Путтипут и растерянно глянул на демона, на что тот, ухмыляясь, только развёл лапами. И золотые челюсти сверкнули, будто враз полыхнули тридцать три молнии.

"Раз Цепа Мамону не видит, значит, я, вроде как, экстрасенс! Типа избранный! Круто!"

Мамона закивал, все его три жирно-золотых подбородка затряслись, и он вслух выдал, огорошив Путтипута вконец:

- А Цепу твоего придётся вальнуть.

Путтипут едва не подавился вновь рванувшей из желудка желчью, и поглядел на Цепу. Тот преспокойненько достал из кармана пачку "Мальборо", зажёг сигаретку, и с удовольствием затянулся дымом заморского табака.

Мамона жестом показал, что у Цепы, типа, "в ушах бананы".

"Вальнуть Цепу?!" - мерекал Путтипут.

- Да. Грохнуть. Кокнуть, - подтвердил Мамона. - Хоть полонием трави. Чему тебя там, на кафедре ядов учили? Ну, не прям щас, конечно. Цепа твой слишком до хера знает. А сколько ещё узнает! Пока пусть ещё пошустрит годков несколько... пока.

Путтипут вгляделся в благостную физиономию Цепы и... на миг представил его усопшим. Вообразил панихиду, себя у гроба, с подобающей маской на челе. И мэра Босчака тут же. И шуструю жёнку мэра в богатом траурном прикиде. И Золотарёва - телохранителя Цепы...

- А Зиллера? - спросил Путтипут.

- Что, Зиллера? - вскинул рыжие брови Мамона.

- Зиллера, тоже вальнуть? Знает, не меньше Цепы. Я ж к нему всех с бабками отправляю. Налик берёт, а дома-то себе, небось, педантично, как немец, записывает - у кого, когда, сколько.

- Не! - нахмурился Мамона. - Ты всех-то уж, не гандошь! Придётся просто платить Зиллеру за молчание.

- Скоко?

- 27 лямов баксов в год.

- Скоко-ско-око?!

Половинкой глютеуса Путтипут даже сорвался со стула.

- Да проще щас его угандошить! Стоко бабок?! Ему одному?! Откуда?!

- Из закромов родины. Из трубы - длинной такой-предлинной, широкого диаметра. Да тебе государственных лямов не жалко будет - тебе ж со всех сторон лярды в оффшоры перечислять будут!

Путтипут перекрестился:

- Dein Reich komme! (Да приидет Царствие Твое!)

- Вот, ты алчный! - восхитился Мамона.

- Молодость - средство обеспечить себе старость. Обеспечиваю, как могу.

- Короче, - рассудил Мамона, - всех твоих шмеккеров тебе мочить не надо. Некоторых замамонь.

- Как?

- Трубочками. В детстве лягушек надувал? Ловишь жабку, вставляешь трубку ей в жопку и, как шарик, надуваешь. Так и этих своих бери, да накачивай "зелёным воздухом" - лавэ. Трубочки твои к их жопам должны прирасти крепче пуповин, чтоб ни за что сами не хотели оторвать - чтоб отрывать было больно, чтоб сроднились они со сверхдоходами и сами от тебя никуда не желали деться. Глядь, а они все уже с предприятиями, со счетами в Цюрихе и Берне, с недвижимостью в Монако, с невзъебенными яхтами, с жёнками, чадами, домочадцами, да с любодеицами. И все вместе - у тебя в кулаке, все тобой замамонены, все - твоя банда.

Путтипут перевёл взгляд на тающую сигарету в пальцах Цепы. Тот стряхнул пепел в жестяную трёхногую пепельницу, ткнул в неё окурок и смял. И Путтипут представил Цепу смятым окурком в этой самой пепельнице.

"Вот, жил-был ты, Цепа, а по пачпорту Рома Бейленсон. Жил-ты-был, небо коптил... конвоиром при зеках зону топтал, потом подучился, повысился - начал вертухаев по вышкам расставлять. Теперь в "секьюрити" к мэру пристроился и "носишь в клюве" нам, чванам, бабосы от урок, которые рекетируют фраеров, крышуют барыг, иной раз постреливают, и не редко - метко. Носишь нам в клюве лавэ и от правоохранителей, которые урок ловят и закрывают в клетки. Носишь бабосы за разваливание следственных дел, за освобождение арестованных урок, за "заказуху" на конкурентов. Носишь бабло за каждую должностёнку у силовиков - от майорской до генеральской... Это раньше всё было бесплатно, и все были братья. Кончилось светлое будущее - "коммунизьм". Началось тёмное настоящее - монетизация, когда все платят за всё. Вот, нам с мэром бабки носишь. Правда и сам, Цепа, нехилую долю взимаешь - посчитать - охеренное выходит бабло..."

- Кстати, поздравляю! - затряс подбородками Мамона: - С первым, тебя Паутиныч, лямом зелени!

Путтипут вздрогнул: "Значит, и про наши аферы с гейропейской гуманитаркой знает, и про счета в Лихтенштейне, и про моего "прачку" Грэга Смифа, который моё лавэ там "отстирывает" и ховает.

- Каждый следующий лям скирдуется вдвое быстрее предыдущего, - сообщил Мамона со знанием дела. - Только в твоём случае всё будет быстрее не вдвое, а вдесятеро. Твой случай особенный.