Седьмая вода

— Не уверена, что тебе уже можно. — Вся наигранная самоуверенность слетела с Василисы, и на щеках проступили яркие пятна румянца, но глаз она не отвела, позволив мне впервые увидеть свое желание без всякой маскировки. Эта беззащитная открытость сотворила со мной что-то совершенно безумное, уничтожив любой контроль и обратив и так невыносимую жажду касаться Василисы в нечто в миллионной степени большее, в то, что не просто является мощнейшим сексуальным влечением, а скорее уж необходимостью поглощения без остатка. Это нельзя вытерпеть или как-то управлять, и в особенности потому, что я четко видел зеркальное отражение собственного пограничного состояния в зеленючих глазах напротив. Я не один тут был охвачен мгновенным приступом дикости.

— Можно? Мне просто охренеть как уже нужно, — почти бесцеремонно толкнул Василису к стене, и она вскрикнула, коснувшись обнаженной спиной прохладной кафельной плитки. Чуть выгнулась, и ее грудь, приподнявшись, поддразнила меня, доводя окончательно.

Где-то в сознании мелькнула мысль о том, что сейчас мы не должны этого делать, но я не помнил и не хотел помнить почему. Наклонил голову и поцеловал Василису, постаравшись еще уцепиться хоть за какой-то контроль над собой, удержать в сознании, что для нее той безумной жажды, что вспыхнула во мне и дошла до предела за считанные секунды, может быть чересчур. Слишком сильно и слишком быстро, слишком интенсивно. Все слишком, но это моя реальность, то, что я всегда чувствую рядом с ней. И она способна напугать и оттолкнуть ее, потому что и меня самого приводит в замешательство. Стараюсь быть нежным, боготворю ее губы, тогда как внутри все воет и беснуется, требуя наброситься и буквально истерзать лаской, довести обоих до сумасшествия. Но как только Василиса без всяких церемоний впилась пальцами в кожу моей головы, надавливая и вынуждая дать больше, чем осторожный поцелуй, я слетел с катушек. Нежность? Я дам ее потом, возмещу, компенсирую стократно, но только после того, как мы оба перестанем заживо гореть.

Отстранился на мгновенье и сдернул с себя футболку, абсолютно не ощущая боли в раненой руке. Вклинил бедро Василисе между ног и, обхватив ягодицы, приподнял, целуя снова, уже без всякой тени сдержанности и сошел с ума, получил в ответ не менее требовательные движения ее губ и языка. Господи, как же я обожаю это в Василисе. Она может казаться хоть до бесконечности бесчувственной ледышкой, но, решившись сбросить маску, делает это с дикой страстностью. Отдаваясь абсолютно, буквально убивая меня, выворачивая наизнанку каждым хриплым стоном и откровенно жаждущим взглядом из-под ресниц. Когда моя Васюня загорается, то в ней не остается никаких тормозов и воспоминаний о сдержанности, она чистое пламя в моих руках. Ласкает яростно, жжет без грамма жалости, и я всем своим существом люблю каждое мгновение этого сумасшествия.

Мы бесстыдно терлись друг о друга, продолжая целоваться как умалишенные. Я так невыносимо нуждался в разрядке и в то же время готов был продолжать эту взаимную пытку хоть вечность. Хотел и дальше заставлять ее вот так стонать и вскрикивать под моим ртом, хотел, чтобы была такой же потерянной в желании, как я. И я был уже совсем близок к своей цели, потому что ответные поцелуи Василисы превратились скорее в яростные, а прерывистые всхлипы и движения руки стали отчаянными, а не нежными.

— Да сколько же можно! — хрипло воскликнула она и отстранилась. — Ты издеваешься надо мной, да? Сними к чертовой матери с нас эти проклятые джинсы!

Ох, да, слушаюсь и повинуюсь, дорогая. Никогда в жизни я не готов был подчиняться настолько охотно. Схватил пояс ее джинсов и потянул вниз, опускаясь на колени, попутно жестко целуя все ее тело повсюду. И тут сквозь сплошную пелену возбуждения прорвался вопль Василисы, и он абсолютно не был похож на возглас удовольствия.

— А-а-а, Сеняяяя! — закричала она почти панически.

А в следующую секунду я услышал громкий звук, очень похожий на падение чего-то большого и тяжелого. Резко вскочил и обернулся к двери ванной, которую так и не потрудился закрыть, для того чтобы увидеть катастрофическую картину: в коридоре, недалеко от входа, лежал разбитый вдребезги цветочный горшок, земля повсюду, а над всем этим безобразием гордо стояла та самая коза с огромными рожищами, которую я уличил в попытке прорваться без очереди. Она откровенно злорадно пялилась на меня своими наглыми демонячьими зенками и дожевывала один из комнатных роскошных цветов Зинаиды Ивановны. Твою же ж мать, мне конец!

ГЛАВА 31

Василиса.