Седьмая вода

Может, все в Лесиной схеме и логично, и правильно, вот только не понимает она до конца нашу с Арсением ситуацию. Или это я, увлекшись описанием своих обид, не смогла объяснить все четко. А-а-а! Да какая разница! Скорее всего, дело в том, что она не верит и в половину того, что я сказала. Так какой вообще был смысл распинаться? Чтобы услышать, что это я все предвзято воспринимаю, а на самом деле все не так уж страшно? Но ведь это не она так жила! У нее же вывеска на всю грудь — безмерно счастливая и всеми любимая женщина! Ей просто не понять, не прочувствовать на себе. Для нее это просто почти смехотворные, наверное, полудетские обиды, которые я не могу отпустить, и все это можно решить парочкой задушевных бесед в уютной обстановке. Но это не так. Не так! Даже если и есть толика правды в ее выводах, и большей частью я узнавала о гадостях, вытворяемых Арсением вокруг меня, с чужих слов, это ведь не значит, что он этого не делал. Иначе вокруг меня не было бы такой зоны отчуждения, как вокруг чумной. И все предположенные Лесей насчет него заблуждения не отменяют того, что он реально делал и говорил! И эти его «Извини, наверное» ничего не исправляют! Так что хватит! Вопрос с прошлым я для себя закрываю! Вот прямо так, как есть! Нечего в этом больше ковыряться и выискивать то, чего там нет! Я отказываюсь выдумывать оправдания этому совершенно чужому для меня человеку. Вернулась домой не ради Арсения, прошлого и его мифического влияния на мое будущее. Арсения нет в моем будущем! И это просто прекрасно! Хотела я что-то прояснить между нами? Считай, прояснила. Ничего не поменялось! Арсений, как всегда, местная мега-звезда вот и пусть себе дальше сияет и упивается собственной значимостью. А я буду стараться свести наши пересечения к минимуму. И уеду обратно, как только с мамой все будет хорошо.

Оглянувшись вокруг, я осознала, что какое-то время наворачиваю круги по больничному парку. Как я дошла сюда и сколько уже хожу — вспомнить не получалось. В выходной день больница почти опустела. Ясное дело, что с разрешения лечащих врачей или даже без них ее стены покинули все способные передвигаться. Поэтому, немного пообщавшись с дежурной медсестрой, я выпросила возможность снова увидеть маму хоть одним глазком. Постояв, как прошлый раз, в дверях палаты, я обласкала взглядом родное лицо, слушая вполуха торопливый рассказ о том, как за мамой тщательно ухаживают и какие-то малопонятные медицинские термины.

— Когда она очнется? — тихо спросила, когда передо мной закрылась крашеная белой потрескавшейся краской дверь.

Женщина пожала плечами и погладила меня по рукаву.

— Все хорошо будет. Ты верь, главное, — заверила она меня.

Выйдя наружу, я какое-то время стояла на крылечке. В этот момент прямо на территорию буквально влетела черная, низко усаженная «Феррари». Повизгивая тормозами, она вихляла по подъездной дорожке, предназначенной для скорых, объезжала редких прохожих, не снижая при этом скорости, и резко замерла, практически уткнувшись хищной мордой в ступени крыльца. Мне подумалось, что так можно нестись, только если в салоне кто-то при смерти. Едва машина замерла, вверх взлетела дверца этой понтовой тачки, и оттуда вывалился мужчина, одетый во все черное под стать своему автомобилю, с дорогим сотовым, прижатым к уху.

— Да уже вижу! — услышала я, когда он вцепился в меня таким знакомым взглядом.

У меня одеревенела спина при первом же взгляде на него. Марк всегда был любителем привлекать к себе внимание любым возможным образом, и тут, похоже, тоже ничего не поменялось.

— Значит, правда это, — громко сказал мой бывший жених чуть более хриплым, чем я помнила, голосом, быстро поднимаясь ко мне. — Ты вернулась, Василиса.

ГЛАВА 16

Арсений.

Больше часа мы с отцом чаевничали на кухне. Говорили мало, но долгие паузы между краткими обыденными вопросами-ответами не ощущались тягостными, как бывало частенько в прежние времена. Единственная тема, которую избегали, это ближайшие планы. И так было понятно, что все сейчас как замерли на низком старте в ожидании долгожданных новостей из больницы. Я старался отстраниться от всех своих размышлений, которые и так-то не отпускали меня, а после этого странного разговора с Шоном только множились и разворачивались в новое русло. Но особого успеха в этом деле уклонения от очевидности не достиг.

Неужели он действительно прав? Я что, настолько плох в своем отношении к Василисе? Ладно, признаю, раньше это, может, и было так… Да хорош жеманничать! Это было так. Без может. Но сейчас-то все поменялось совершенно! Или нет? Если мой друг, открывающий рот только по делу и совершенно не склонный давать советы, о которых не просят, затеял этот разговор, значит, я дал для него повод. И, похоже, не один. И выходит, это только мне кажется, что я изменился, а окружающим совершенно очевидно, что веду я себя по-прежнему. Что же тогда говорить о самой Василисе?