Седьмая жена Есенина

Стихи резко отличались от прежних. Удивили меня. Но понравились ли? Впрочем, о партизанах показалось довольно-таки забавным. Оригинально придуманный ход гарантировал ему заметное место в любом сборнике на военную тему. Сбой ритма в первых строчках скорее всего не случаен, но оправдан ли? Небрежности мой приятель старался не допускать, значит, что-то хотел подчеркнуть, но это уж его дело, хозяин – барин. И все-таки не оставляло недоумение – с чего бы вдруг написал о войне. Второе стихотворение с многозначительным заголовком поразило еще сильнее. В нем явно проглядывалась тоска по твердой руке, совсем не характерная для вольнодумца. Откуда она взялась? На чем выросла? И в завершении – Сизиф! Его-то зачем впрягать в непонятную повозку с кувшинами?

Ругать стихи преуспевающего поэта или наглого графомана – это одно, а указывать на недостатки человеку, к которому хорошо относишься, – совсем другое. Особенно если он давно ничего не показывал, может, едва начал расписываться после кризиса, вымучил со скрипом, измаялся в сомнениях, но все-таки надеется на добрые слова – уместно ли здесь критическое занудство? Как себя вести, чтобы не разрушить хрупкое состояние, усугубленное скрытым самоедством и показной гордыней. Я с тоской посмотрел на бутылку – не принять ли для… Не определился для чего.

– Вот и строганинка подоспела, – сказал он, пародируя поповский голос.

Выпили под строганину. Заставил меня угадывать, из какой рыбы приготовлена. Я ошибся. Он стал объяснять, почему не любит летнего сига. А потом без перехода спросил о стихах. Я говорил путано. Он терпеливо слушал. Видно было, что ему интересно мое толкование и оно устраивает его. Дал выговориться, поблагодарил и огорошил:

– Извини, что не признался сразу, но это акростихи.

Я пробежал глазами по первым буквам, но не мог понять, какому Федорову они адресованы. Если имеется в виду Василий, то стоит ли беспокоить прах не самого плохого поэта из наших классиков, ему от подобных обвинений ни жарко ни холодно. О том, что в городе имеется свой Федоров, я как-то не подумал, в стихи его не заглядывал и не собирался заниматься этим. Удивительно было, откуда он знает о существовании такого поэта.

– Знаю, даже выпивал с ним не единожды и, представь себе, очень хорошо знаком с его творчеством. Можно сказать, что я самый большой специалист по его стихам.

А далее на мою наивную голову обрушилась фантастическая история.

В литобъединение, где мы витийствовали в молодые годы, ходил милиционер. Нормальный в общем-то мужик. Если кто-то из наших попадал в вытрезвитель, всегда помогал выбраться на свободу без лишней огласки. Но стихи писал ужасные и никак не мог понять, чем же они плохи, впрочем, подобное случается и с преподавателями словесности. Кстати, печататься милиционер начал значительно раньше нас, пусть не густо, но довольно-таки регулярно и не только в подведомственных органах. Приятель мой после развода пустился в долгий загул и в какое-то хмурое утро, собираясь в командировку, не смог найти паспорт. Перерыл все вещи, обошел подруг, чьи адреса сумели застрять в памяти, и пришел к невеселому выводу, что надо выправлять новый документ. Чтобы ускорить процедуру, отправился на поклон к милицейскому собрату по перу. Обещание помочь прозвучало незамедлительно и без каких-то оговорок. Отдал необходимые справки, заполнил бланки, а взамен получил стихотворную рукопись и смущенную просьбу слегка подредактировать. Один – без всяких проволочек выхлопотал новый паспорт. Другой – основательно переработал и довел до товарного вида чужие стишки. Оба остались довольны. Через какое-то время милиционер пригласил старательного редактора в ресторан. А там уже к их столику подсел знакомый милиционера. Мужчина в годах, однако еще крепкий; солидный, но без намека на чванство; умеющий не только говорить, но и слушать. Способность безболезненно вписываться в чужую компанию оказалась весьма кстати, потому что милиционер высмотрел брюнетку лет тридцати и не пропускал ни одного танца. Под рев ресторанной музыки особо не разговоришься, но мужчина исхитрился поведать, что родом он из Приморья и в ранней юности оказался сыном полка на японском фронте, отслужил двадцать пять лет и, уйдя в отставку, пошел по профсоюзной линии. Представился сам и ненавязчиво выспросил: чем занимается молодой человек, где живет и не надоела ли бродячая жизнь. Посетовал, что умные взрослые парни вынуждены обитать в общежитиях без возможности уединиться. Вспомнил свою молодость, потерянную в казармах. И, как бы между прочим, сказал, что может помочь получить квартиру.