Седьмая жена Есенина

– Ой, Господи, экие робкие гении пошли.

А он и впрямь не был избалован. Она быстро поняла, что его давно не обнимали в постели. И удивилась этому, – догадывалась, что нормальная женщина вряд ли заинтересуется им, но какую-нибудь плоскогрудую поэтессу мог бы все-таки найти для мужицкой нужды.

Когда проснулась, Поэта рядом не было. Окликнула. Никто не отозвался. Заглянула на кухню. Никого. Одна в чужой квартире. Подбежала к двери. Заперто. И как-то не по себе стало. Сидеть как наложнице под замком еще не приходилось. Но еще хуже оказаться заложницей. Выглянула в окно. Прыгать высоковато. И сколько сидеть под домашним арестом – неизвестно. Ни вещичек, ни записочки. Нет, платье все-таки оставил. Зато остатки вина испарились. От радости принял или от расстройства? И долго ли будет он разбираться в своих чувствах, держа ее взаперти? Легла, закрыла глаза, но даже намека на сон не уловила. Вляпалась – чужой, незнакомый мужик – что у него на уме? И все-таки уговорила себя не паниковать. Пошла на кухню и решила приготовить обед. В холодильнике ни мяса, ни масла, ни картошки. Оказалось, что он вообще отключен. Или неисправен? Заглянула в настенный шкафчик. Там были книги. Она еще ночью обратила внимание на отсутствие стеллажа в жилище Поэта, но высказывать удивление не стала, да, собственно, и удивляться нечему, квартира-то чужая. Но и «кухонная» библиотечка ничем не порадовала: Блок, Фет, Баратынский, Кедрин, пяток тоненьких сборников современных поэтов, но не тех, что на слуху, и солидный том прозы лауреата Государственной премии с очень теплой дарственной надписью. Раскрыла наугад тоненькую книжицу. На титульном листе перед типографским словом «стихи» приписано авторучкой «псевдо». Почерк корявый, скорее всего оскорбление царапала нетрезвая рука. Настроенная поспорить с грубой припиской, прочитала пару стихотворений, и спорить расхотелось, сама бы и похлеще завернула. В аннотации говорилось, что читатель держит в руках третий сборник талантливого автора. Удивление высказала вслух.

– И ведь печатают, даже талантливым обзывают, – бросила книжонку на подоконник, взяла Кедрина и продолжила литературный спор, обращаясь к портрету классика: – А все-таки мы, женщины, пишем лучше, кто из вас мог бы выдохнуть: «согреть чужому ужин, избу свою спалю». Но, видите ли, уважаемый Дмитрий Борисович, изба у меня не своя, и ужин готовить не из чего. Свои у меня только стихи, которые пугают издателей, впрочем, вас тоже боялись печатать.

Полистала книгу, но заставить себя читать не смогла. Глаза скользили по строчкам, а стихи не оживали, даже те, которые помнила наизусть. Подсела к окну и, подперев ладонью подбородок, стала смотреть на улицу. Взглянула на себя как бы со стороны, и воображаемая картинка даже понравилась: «Женщина в ожидании своего…» И запнулась, засомневалась в выборе существительного: своего любимого? своего любовника? своего спасителя? своего мужа? – последний вариант показался самым смешным. Безлюдный двор и стена дома напротив тоже не вписывались в сюжет. Окно страдающей женщины должно выходить на дорогу, иначе высматривание теряло смысл, хотя, как знать, может быть, в этом и кроется главная тайна: ждешь с одной стороны, а появляется с другой и совсем не тот, кого ждешь.

Когда услышала длинный настырный звонок, подумала, что Поэт вернулся не один. И даже успела обрадоваться этому, решив, что посторонний человек смягчит неизбежную неловкость и разбавит слишком густой замес. Только непонятно было, зачем ему звонить, если сам запирал дверь и не оставил ключ. Он пришел один, зато с цветами. В общем-то, вполне традиционный жест, почему бы поэту не принести красивый букет, но в его руках цветы казались чем-то неестественным. Впрочем, и стихи его тоже существовали как бы отдельно от автора. Но еще сильнее изумило и растрогало ведро клубники, поставленное к ее ногам. Асимметричные, бугристые от избытка соков, ягоды вызывающе неправильной формы смотрели на нее с радостью, зазывая дотронуться до них. Ей даже подумалось, что они живые, способные понимать свою красоту. Потом она догадалась, что за ней подсматривают.

– Красивая!

– Ягода?

– И ты. Вы похожи, – сказал и засмущался, застыдился собственной сентиментальности.

Купить вина он тоже не забыл, и о еде позаботился, плавленых сырков и яиц принес не меньше, чем на неделю. Вазы в квартире не нашлось. Цветы устроили в трехлитровую банку, пропахшую пивом.