Седьмая жена Есенина

– В общем-то, я надеялась познакомиться с местными поэтами.

– Ты думаешь, в провинции они благороднее, чем в столице? Заблуждаешься. Да ну их. Никого не хочу видеть и говорить о них не хочу.

И не говорил ни о поэтах, ни о стихах. Рассказывал про армейского друга, про его драчливого петуха и быстро увлекся, впадая в детскую восторженность. Сначала она слушала с интересом, но вскоре поймала себя на том, что благостное состояние Поэта слишком обыденно и скучновато, и совсем непонятно его любование дурным петухом, который постоянно нападает не только на гостей, но и на хозяйку и однажды так долбанул клювом, что пришлось идти в больницу. Не понимала она, чему здесь умиляться и вообще зачем держать такого петуха.

Он постепенно оттаивал, а ее напряжение нарастало. Сначала боялась, что едва войдут в квартиру, мужчина станет домогаться, решив, что с дурехой, побежавшей за ним по первому зову, незачем тратить время на пустые условности. Но сев по другую сторону стола, он так и остался там, не сделав попытки приблизиться. И это не было расчетливой тактикой. Это даже тактичностью не было. Чем дольше они сидели, тем сильнее убеждалась она в своей незавидной роли статистки. Поэт словно забыл, что перед ним красивая женщина. Он говорил и говорил, лишь изредка поднимая глаза на благодарную слушательницу, но ничего не спрашивал у нее. Да и она слушала через слово. Не отвлекаясь от рассказа, он протягивал руку к бутылке и без тоста, кивком головы приглашал ее выпить. Не жадничал, хмель его был не агрессивен. Но все-таки пьянел и уже начинал повторяться.

Сколько ни отмахивайся от мысли о ночлеге, никуда от нее не денешься, хотя ночь давно успела переползти через нейтральную полосу утра и превратилась в день, но спать-то все равно хотелось. Оставалось сказать об этом. Однако в ее положении над безобидным словосочетанием нависал щекотливый второй смысл. Собственно, каверзный вопросец этот подкрадывался еще в поезде. Но там проще было отмахнуться от него; нечего, мол, заранее загадывать и паниковать. Зато теперь, когда остались вдвоем… И диван в единственном числе…

– Может, поспим немного? – сказала нарочито обыденным голосом.

– Конечно, не помешает. Ложись. Вот диван. У меня и простыни есть.

По извиняющейся, но обыденной интонации она с изумлением поняла, что он ни о чем таком не помышлял. Бедняге было не до соблазнений. И так жалко его стало.

– А ты как же?

– На кухню пойду. Ты знаешь, сколько вещей может заменить солдатская шинель? – И начал перечислять, загибая пальцы: – Плащ, пальто, шубу, перину, подушку, одеяло…

– Наслышана. Где у тебя простыни?

– В диване.

Сама раздвинула диван и застелила. Простыни на удивление были не только постираны, но и выглажены. И на углах аккуратно пришиты бирки из прачечной.

– Мне кажется, без женского шефства здесь не обошлось?

– Лешка с женой подарили на день рождения. Она в прачечной работает. Пришила номера и велела приносить раз в месяц. Если я забываю, Леха сам заезжает и отвозит.

– Рачительные, – усмехнулась она, а следом вырвалась цитата, явно лишняя: – «Кровать была расстелена, а ты была растеряна», – ляпнула и осеклась.

– Не кровать, а постель.

Не понимая смысла возражения, она примиряюще улыбнулась и сказала с наигранно виноватой ноткой:

– Давай остановимся на диван-кровати.

– У Евтушенко написано «постель». Я его не люблю, но еще больше не люблю неточные цитаты. Извини.

– Я тоже не люблю Евтушенко, – слукавила она.

– И рифма плохая, слишком предсказуемая.

– Зато очень точная и в данной ситуации к месту. – И уже про себя добавила: – Мне бы твои заботы.

Человеку, способному после бессонной ночи возмущаться ошибкой в цитате и плохой рифмой, ее навязчивое желание принять душ должно казаться пустым бабьим капризом, но что бы он понимал в женской логике. А сама себя в который раз изругала за непроходящую способность осложнять жизнь приступами наивного романтизма; неужели нельзя было прихватить в дорогу лишнюю тряпку, да если бы лишнюю, – самое необходимое не взяла, даже халата нет, не выходить же из ванны в чем мать родила, – бедняга ослепнет или удар с перепугу хватит. Запасная простыня оказалась весьма кстати.

И все-таки, когда вытиралась перед зеркалом, щекотнуло шальное желание изумить Поэта невиданной им роскошью, но удержалась и плотно обернула себя простыней.

А он так и оставался на прежнем месте с недопитым стаканом в руке.

– Все. Спим. Гаси свет.

Поэт послушно поднялся и направился к выключателю, но через пару шагов спохватился и дурашливо склонил голову.

– Прости, царица, погасить солнце, к сожалению, не в состоянии… – потом добавил, – но желание порою возникает.

– У меня тоже. Оказывается, наши желания иногда могут совпадать. Вчера такого не было, – специально провоцировала в надежде, что Поэт продолжит ряд волшебных совпадений, но он не включился в игру. – Ладно, иди чисти зубы и ложись.

Чтобы не смущать его, повернулась лицом к стене. Вытянулась и затихла. Сначала слышала плеск воды, потом легкие босые шаги. Он прилег на самый краешек дивана и замер. Даже дыхание прятал. И тогда она рассмеялась.