– Написанные людьми, которые совершают не очень хорошие поступки…
Шурик напряжённо кивнул.
– Так скажи мне, как человек сделавший гадость одному человеку, может после этого дарить любовь другому, нести в массы Свет Истины?? Как может лицемер петь о любви, а убийца и вор о доброте и сострадании?! Как пьяница и дебошир может воспевать героев и их доблесть?!
– Ты о чём?.. – не понял и Костя, пуская дым колечками.
– Об алиментах она, – подсказала Настя, недовольно отмахиваясь от дыма.
– А-а! – протянул Шурик. – Извечная женская солидарность! Шурочка, в твоём возрасте уже пора бы знать, что мир не делится на чёрное и белое! – пренебрежительно бросил он. – Не суди, Шурочка, не судима будешь! «Даже Небо любому простит его грех, так в праве ль упоминать о нём другие?!» – процитировал он ещё одного публичного человека. – Не лезь, как говорится, не в своё дело!
– А я и не лезу! – огрызнулась Шурик.
– Нет, правда, – кивнул и Костя, туша окурок в жестяной банке, стоящей на подоконнике, – если бы средства массовой информации не голосили об этом на каждом углу, то ты бы жила спокойно и в ус не дула, любила бы
– Нет, Костичка, – всё предопределено! Раз нужно было всем узнать, что господин Кортник не видит ни зги, так все и узнали! Ты помнишь, что нам Летун говорил третьего дня?.. – взглянула Шура на близнеца.
– Что-что? – недовольно передразнил её брат. – Простую житейско-библейскую истину, никому ненужную и, следовательно, забытую за ненадобностью… Она просто не так красива и впечатляюща, а в наш век цифровых технологий и сумасшедших спецэффектов, это не маловажно!
– Повтори! – нахмурилась Шура.
– Да что ты! Помню я, сказал же! – отмахнулся Шурик.
– Повтори! – упрямо насупилась его сестра, сжав кулаки, и ему не осталось ничего другого, как покорно выполнить её наказ.
– Ничто не может быть превыше Любви! Только Любовь имеет вес и смысл! И подло предательство, и ничто не может его оправдать, ни искусство, ни другие цели, ибо есть они лишь предлог, и только чистосердечное прощение того, кого предали, снимет с совести предателя этот тяжкий груз, при условии, что он и вправду раскаялся! – недовольным тоном школяра, которого ректор заставляет повторять правило вновь и вновь, ответил Шурик, и тоже насупился, но тут же спохватился: – Все эти твои
– Плохие провода – быстро перегорают, – буркнула Шура и отвернулась.
– Чушь! – недовольно фыркнул Костя, который странным делом не слышал последнего диалога брата и сестры про Летуна, впрочем, как и Настя: случались такие моменты, когда странным образом временное пространство Шуриков расходилось с временным пространством Насти и Кости, и тогда кто-то из них выпадал из поля видимости другого, но настолько невообразимо короткий миг, что этого никто не замечал, да в общем-то это было и не особо важно, потому как близнецами двигали настолько прозрачные побуждения и цели, что они не нуждались в этих кратких описаниях потусторонних измерений, замысловатых научно-теоретических определениях и тому подобной шелухе: Шурики изначально и по определению дорожили Костей и Настей, и это – аксиома, так ли уж важно тогда, кто из них и куда проваливался по горькой прихоти своей природы, ведь Вера есть не знание, но
Они играли ещё много песен, ведь как говорил Людвик ван – «Музыка – это откровение более высокое, чем мудрость и философия», – болтали и спорили, пока дверь Настиной квартиры не отворилась, тихонько скрипнув, и на лестницу не вышел Иван Альбертович в кухонной перчатке и переднике.
– Хватит вам, Бременские музыканты, дрынчать уже, дайте люду отдохнуть! Пошли, я вам креветок сварил, пощелкаете, – махнул он им и снова исчез в квартире.