Сегодня – позавчера. Испытание сталью

Меж тем приятное действо продолжалось. Я пошевелил руками. Тяжело, руки слабые, безвольные, но смог дотянуться до головы и стянуть повязку.

Баня, окошко, тёмное уже, пляшущие отблески углей из печи и прелестная обнажённая нимфа в их неверном свете. С веником в руке.

— Как же ты красива, Даша! — восхитился я.

— Зря ты снял повязку. Глаза теперь будут неверными.

Что это значит? Плевать! А вот такую красоту я не могу упустить! За время вынужденной темноты глаза мои так освоились с ней, темнотой, что неверного света через створку печи мне хватало. Я видел всё и в мельчайших деталях. Очень красиво!

Она пристукнула меня по рукам:

— Не мешай!

Не буду. Почти. Всё же, когда она меня оседлала, руки мои сами потянулись вверх, грудь ослепительной красоты уютно легла в ладони. И это мать пяти детей? Фигура у Даши была как у двадцатипятилетней не рожавшей молодки. Хотя нет, кости того, что так логично устроилось на том месте, где мои ноги соединяются в живот, было явно изменено родами, но так — даже слаще. Истинно, ведающая мать!

Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.

Её пальцы легли мне на рот.

— Молчи!

Ладно, я — молча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Я — не против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.

Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.

— Ты не понял?

— Что я должен был понять?

— Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.

Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.

— Всё, — сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.

Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!

Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.

— Это был ритуал?

Она кивнула одними глазами.

— Спасибо тебе.

Она опять кивнула ресницами.

— Можно?

Опять кивнула.

Я поцеловал её.

— Ты прекрасна! Давно не ощущал подобной прелести и красоты. Позволь теперь мне поухаживать за тобой.

Она опустила голову.

— Не надо. То, что было — было нужно. То, что сейчас будет — не нужно. Похоть.

— Не может быть похотью подобная прелесть, — уверенно заявил я, аккуратно собирая её волосы и сплетая их в косу.

Потом я подлил на камни кипятка из деревянной бадьи, где запаривался веник. Камни уже порядком простыли и не дали того жара, что я хотел. Но, повинуясь мне, Даша залезла на полати, я её, не спеша (быстро уставал), парил, гладил. Потом мыл её простым хозяйственным мылом (другого не было), мыл не мочалом, руками. И это было превосходно! Я не ожидал, что Даша, сначала равнодушно-податливая, стала ластиться к моим рукам, как кошка. Мне просто было приятно её мыть. А вернее — щупать. Гладить каждую складочку, каждую выпуклость. Помыть ступни, с подошвой, жёсткой, как подошва солдатского сапога — видно, что часто босая ходит. Я — извращенец? С таким кайфом мыть чужие ноги? А как кайфово было мыть-гладить остальное!

Закончилось всё тем, что мы сцепились снова, сплетаясь в единое целое.

И пусть весь мир подождёт!

Она лежала у меня на груди, поглаживая шрам на сердце, ставший почему-то едва заметным.

— Он был контрастнее. Ты постаралась?

— Да.

— Как называется то, что ты сделала?

— «Живород».

— Так и называется?

— Да.

— Мы сможем повторить? Не ритуал, а то, что было после?

— Нет.

— Почему?

— Другая ждёт своей очереди.

— Докторша?

— Да.

— Подождёт.

— Ты жесток.

— Да. Я не был таким. Раньше.

— И станешь ещё жестче. Если выживешь.

— Вот именно. Ты видишь будущее?

— Нет. Мой муж видел. Он мне сказал, что ты придёшь.

— Прям так и сказал?

— Он сказал, что придёт странник меж мирами. Воин. Такой же, как и он. Так я тебя узнала.

— Не понял.

— Какой ты глупенький, — прыснула она, — все люди дышат разной силой. Твоя сила — как и его.

Она мне рассказывала о том, каким ощущают мир экстрасенсы, как видят мир они. Единственное, что я понял — что ничего не понял. Как объяснить монохромному с рождения псу цвет радуги? Так и я. Не увидев — не поймёшь.

— Ты видишь. Иногда. Боишься только видеть. Не бойся. Ты же воин. Бери всё, что нужно для победы и рази врага.

— Почему он умер, если такой великий воин, а ты такой великий целитель?

— Его время истекло. Он должен был уйти.

— Прости, я не должен был. Я знаю, как терять родных и любимых. И чтобы ты ни делал, ничего не изменить.

— Давай не будем, — она встала, потянулась ко мне. Я думал, чтобы обнять, но она отстранилась всем телом, расстегнула цепочку с крестом, унесла в предбанник, вошла с ворохом простыней и полотенец. Положив ворох мне в руки, она опять охватила мою шею. Когда она убрала руки — на моей груди лежал белый маленький крестик на чёрном кожаном ремешке. А узелка я не нашёл. Ремешок образовывал замкнутый круг без разрыва.

— Как его снять?