Сегодня – позавчера. Испытание сталью

— Никак. Пока ты жив — он не разорвётся. Ровно за сутки до твоего ухода он сам распадётся. У тебя будет время завершить дела и проститься.

— У него был такой же?

— Это его.

— Я понесу его крест?

— Я же понесла твоё дитя.

— Что?

— Я ведунья, я сразу почувствовала. Жизнь. Живород. Я — тебе вернула жизнь, ты — мне.

Я сгрёб её в объятия:

— Будь моей всегда! Будь моей женой!

Она пылко ответила на объятия и поцелуи. Но, когда мы опять обессилели, опять поглаживая шрам, она ответила:

— Наши пути расходятся и больше не сходятся. Я не смогу быть твоей. Прости.

— Жаль! Как жаль!

— Я буду твоей ещё семь ночей, а потом ты должен вернуться. Там твой Путь. Твой бой — там. И там наш враг. А девочку — не обижай. И как ты всех в себя влюбляешь? — она укусила меня. Не скажу куда.

Пастораль

Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.

Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта — он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии — братья и сёстры, как любопытные зверьки, разглядывающие меня.

Кстати, тут и выяснилось, что значит — неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои — нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но зато в темноте я видел — как кошка. Ну что ж, сам виноват — нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутится перед глазами.

— Громозека, ходишь, боец? — спросил я своего телохранителя.

Громозека отчебучил несколько па гопака:

— Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна — чудо! Но, я вижу, ты за всех отблагодарил!

— Пошляк, — крикнула Даша, кинув в него картофелиной.

Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.

— Два наряда по кухне! — вынес я вердикт.

Теперь Громозека раскланивался мне.

— Паяц, — резюмировал я.

— Кадет? — спросил я.

— Готов к труду и обороне! — Кадет вытянулся по стойке «смирно», попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги в порядке.

Оказалось, что причина обалдения лейтенанта — вылеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА — длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот — он сотрудник органов.

Следующая — докторша. Но на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?

— Я же тебе говорила, — сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши: — К столу!

Ревность. Вот напасть! Ещё и передерутся. Я вдруг стал очень популярным у женщин. Необоснованно и незаслуженно. И у каких женщин!

Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.

— Иваныч, что думаешь делать? — спросил Громозека.

— Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование? — этот вопрос я адресовал лейтенанту.

Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:

— Я городской — сроду не ел вкуснее, — пояснил он, а потом по вопросу: — Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.

Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.

— Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня? — продолжил лейтенант.

— Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, — сказал я, — остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем — ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.

— Иваныч, ты всё испортил, — скривился Громозека, — всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.

— Не знал, что ты партийный.

— Я тоже не знал, что ты… — начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.

— Итак! — я стал подводить итог импровизированного собрания. — Дарья Алексеевна, если вас не затруднит эта куча шалопаев, то можем помочь по хозяйству.

— Иваныч, мы уже, — радостно воскликнул Кадет, — сенокос же!

— Так, чего ждём? — Я встал. — Давненько я не махал косой!

— Ты и косой умеешь? — опять ехидничал Громозека.

— Слушай, если есть что предъявить, я готов выслушать и даже принять вызов… — Грозно обернулся я к нему, но Громозека со смехом сграбастал меня в свои медвежьи объятия и стал тискать:

— Я просто рад, что ты вернулся, Медведище! И что ты не монах-кастрат, как про тебя думали!

— Ах, ты, сучок!

Пять мужиков, полных сил и энтузиазизма, способны свернуть горы, если их вовремя подкармливать и охлаждать, окуная в воду. Благо речушка имелась в наличии.