Второй раз припев пели все вчетвером, да два раза. А потом эту же песню ещё раз, когда в нашу землянку набился народ, как килька в банку шпротов. Ничего удивительного, что через пару дней комбата, за глаза, конечно, иначе, чем Ё-комбатом и не звали. Ясен пень, он узнал, откуда ноги прозвища растут, что не прибавило мне любви комбата, а вот головной боли существенно стало больше. Ё-комбат мне существенно «перекрыл кислород», да ещё и впряг меня в батальонную «упряжку» интендантства. Я, конечно, взбрыкнул — типа, ни званием, ни способностями не соответствую. И Санёк Степанов тут же лишился всех трёх миномётов, за что ночью устроил мне «тёмную», как бы «случайно» упав на меня спящего, пропинал хорошенько, а потом ещё и стеллаж с моим старшинским «хабаром» на меня свалил. Извинился, конечно, помог выбраться, но при этом, ещё два раза локтём саданул — в лоб и в бок, опять, «случайно». Ведь он в расстройстве чувств из-за превращения взвода Поддержки в простой пулемётный взвод не спал. А с потерей «Мухоморов» вообще станет все ночи на меня «случайно падать».
Пришлось впрягаться. А комбат не только мне ярмо накинул и ездит на мне, ножкой болтая, так ещё и кнутом понукает. Вот, с…,ё-комбат, блин!
Дни пролетали стремительно, совершенно не откладываясь в памяти. Целый день, как бешеной белкой укушенный, носишься по складам, базам, заводам, станциям, кабинетам, ночью — в землянке мгновенно проваливаешься в сон без сновидений, а с утра — та же карусель.
Одно радовало — программу боевого обучения первой роты теперь проходил весь личный состав ОИПТБ.
Ну, наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина — получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине — Санёк поехал домой проститься с родными, я — за старшего. Под шумок, я отпустил ещё тридцать человек — в качестве поощрения за «успехи в боевой и политической». Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлиться не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, т. е. побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение — чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего «отсутствия» Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.
Но, выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в «секрет» у свое землянки и орёт:
— Ё-комбат!
— Где?
— Сюда идёт!
— Успею смыться?
— Нет.
— Твою-то дивизию!
А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:
— Можно?
— Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!
— Есть! — Иванец, обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:
— Сержант, ближе 15 метров никого не подпускать и самому не подходить!
— Есть!
Комбат огляделся. Я, на вытяжку, начал доклад, но он меня осадил:
— Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?
— Да, конечно! Куда вам удобнее?
— Не суетись, старшина. Я и тут присяду.
Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил — за каким Макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.
— Виктор. Можно тебя так называть?
— Хоть горшком, только в печку не суй.
— Договорились. Почему ты скрываешь, что воевал? Не пойму я. Для беляка — ты молод, а всё остальное — не предосудительно.
— А может я иностранный шпион? Там и воевал. Да и с чего вы взяли, что я воевал?
Майор покрутил головой. Только сейчас я обратил внимание, что за весь разговор ни одного мата не услышал.