Сеятель снов

С Мэйми всё иначе. На её теле нашли порезы и сигаретные ожоги в тех местах, куда она сама не смогла бы дотянуться. Джилрой не курит много лет, чёрт побери, и все, кто с ним знаком прекрасно знают, что он и пальцем бы не тронул не только свою собственную дочь, но вообще никого. Эллен жалела Джилроя, ведь они были друзьями, а Мэйми… Сколько слёз она пролила из-за этой несчастной девочки, но себя ей было жаль больше. Если Джилроя О’Лири необходимо оклеветать, дабы защитить собственную семью, что ж, она сделает это. Мистеру Девису хорошо заплатят за труды. Но одному богу известно, как же тяжело ей становится день ото дня, и как трудно смотреть на своё отражение в зеркале, зная всё то, что она знает. Бозуорт сказал, что девочку сбросили с лестницы нарочно, что это не был несчастный случай – бездоказательное обвинение, но следы от издевательств… Как сказал её убогий, тупорылый муж: «Чертовы ирландцы». Кто они такие, чтобы разрушать её жизнь? От Гарольда никакой помощи она не получит, он ничего не знает ни о ней, ни о собственных детях, и пусть живёт в неведении дальше. Она выбрала его только потому, что он был полной противоположностью её отца. Ни о какой любви речи не шло. С Гарольдом ей было комфортно, а любила она всегда только одного мужчину – отца. Любила и ненавидела.

Позвонив мистеру Девису и коротко пересказав ему слова инспектора, Эллен взяла из бара бутылку скотча, два бокала, и вместе с Джейн отправилась в мастерскую, где ещё совсем недавно мистер Джилрой творил настоящее волшебство с антикварной мебелью, которую Эллен затем продавала втридорога, не говоря уже об особо ценных экспонатах, продающихся на аукционных торгах за баснословные деньги.

– Моё царство, – сказала Эллен, разводя руки в стороны, словно желая обнять всю мастерскую.

Джейн огляделась по сторонам. Мастерская была большой, пыльной, заставленной самыми разнообразными предметами, некоторые вещи были накрыты белыми простынями или прозрачной целлофановой пленкой. В углу стоял большой клавесин без крышки. Джейн заметила древнее пианино и ножки от рояля, выглядывающие из-под белой простыни. Тут и там стояли столы, стулья, комоды, диваны и скамейки, книжные шкафы разной степени собранности, канапе, секретеры, буфеты, платяные шкафы, витрины, бары, трюмо. Пахло деревом, краской и растворителями. У Джейн начинала кружиться голова. Эллен не останавливалась и шла дальше, лавируя среди разбросанных и расставленных вещей.

– В этом зале только мебель, – говорила Эллен, не поворачиваясь к Джейн, – в другом помещении я храню различные антикварные безделушки и ювелирные украшения, в общем, там намного интереснее, – дойдя до стены она повернулась наконец, к Джейн. – Сейчас будет фокус.

Эллен отдала бутылку и бокалы Джейн, а сама отступив левее, зацепила рукой некий механизм, скрытый от взора обширным платяным шкафом, и стена начала сдвигаться вправо, открывая взгляду второй зал мастерской. Фокус Эллен напомнил Джейн сказки про древние сокровищницы королей и королев, скрытые за семью замками, охраняемые разнообразными ловушками и чудовищами, заваленные невиданными драгоценностями и магическими артефактами.

– Sésame, ouvre-toi¹².

Эллен жестом позвала Джейн идти за ней.

– Здесь есть место, где можно уютно посидеть, мой сокровенный уголок.

Они шли вперёд, проходя мимо старинных гобеленов, ковров, картин, рам, гравюр, ламп, птичьих клеток, зеркал, шкатулок, консолей, подсвечников, антикварных колонн, домиков с миниатюрами, коллекционных кукол, сундуков, мраморных бюстов, шляпных коробок, прялок, театральных биноклей, вееров, декоративных ваз и каминных чаш, потрепанных саквояжей, старинных письменных наборов, настольных, каминных, настенных и напольных часов, радио, разнообразной посуды, статуэток, швейных машинок, барометров, патефонов, печатных машинок, стеклянных витрин с украшениями или предметами женского гардероба. Больше всего остального внимание Джейн привлекла обширная библиотека. Все книги стояли за стеклянной перегородкой, плотно прилегающей к стеллажам, защищающей книги от влаги, сырости и света.

– Их собрал мой отец, – сказала Эллен не без гордости в голосе, – он был библиофилом и букинистом, собрал около шестисот редчайших изданий, но в трудный период часть из них ему пришлось продать. Осталось четыреста тридцать два тома и все они для меня бесценны. Леблан, Хорнунг, Конан Дойл, Гальдос, оба Дюма – и отец и сын с редким изданием «Дамы с камелиями». Жаль, что здесь уже не шестьсот томов, но что есть, то есть.