Сеятели тьмы

— Лучше не думать о ней, забудьте эту историю, — успокаивал её Кохияма.

— Не надо меня утешать. Смерть отца перевернула мою жизнь вверх дном. Скоро начнётся демонстрация новых заграничных мод, а для меня всё кончилось. Я не могу показываться в клубах, не могу сниматься в кинорекламе, выступать по телевидению.

— Ну, всё это вы быстро наверстаете, — утешал Кохияма. — Через каких-нибудь десять дней…

— Поймите, что я вовсе не стремлюсь к роскоши. Все свои силы и способности я стремлюсь отдать этой работе, и ничего другого мне не надо.

— Тем более вам не о чем беспокоиться. Считайте, что у вас просто кратковременный отдых. Подождите, потерпите…

— Ждать? Терпеть? Вы думаете, это для меня внове? Вы ведь ничего обо мне не знаете. Я ждала и терпела и в школе, и в колледже, и даже в университете. Всю жизнь за своей спиной я слышала лишь одно: «Метиска, метиска!..»

— Расскажите мне о себе.

— Вы газетчик, и вас интересует жизнь моего отца, не так ли? Поэтому вы и согласились пробыть это время здесь. Я угадала? — Лицо Эммы сделалось строгим. Она изучающе смотрела на Кохияму. Он вспомнил, как она в траурном платье стояла у изголовья гроба и он впервые встретился с ней взглядом. И снова лицо девушки показалось ему удивительно похожим на лицо той еврейской девочки, что погибла в немецком лагере в Освенциме.

— Послушайте, Эмма, — снова заговорил Кохияма. — Мы ведь теперь товарищи по несчастью, и наша общая тюремщица — чума…

— Ловкий ход, — усмехнулась Эмма. — Вы хотите сказать, что теперь мы должны друг о друге всё знать?

— Всё? Я не думаю, чтобы вы и сами всё о себе знали…

— В каком смысле? Впрочем, вы правы. Я, например, ничего толком не знаю о своей матери. И теперь, когда умер отец, о ней знает только полусумасшедший Тэрада.

Эмма резко отвернулась и подняла глаза на висевшую на стене икону с изображением богородицы. Возможно, это была единственная вещь, оставшаяся ей на память от матери и заставлявшая её часто вспоминать женщину, которая дала ей жизнь, но которую она совсем не знала.

Словно обессилев, Эмма откинулась на спинку дивана и чуть слышно прошептала:

— Бедная моя Пиро! Как мне без неё скучно! — Пиро была кошка, которую Эмма сама вырастила и очень любила.

— С Пиро всё в порядке, — поспешил ответить Кохияма. — Её взял к себе на это время институтский шофёр…

— Неправда! — вскрикнула Эмма. — Я всё знаю. Сумасшедший Тэрада убил её!

Это действительно было так. Тэрада, считая, что кошки, как и крысы, могут быть переносчиками чумы, отравил любимицу Эммы. И девушка, со своей обострённой чувствительностью, сразу почувствовала в словах Кохиямы фальшь.

Она ушла в свою комнату, и вскоре оттуда послышались оглушительные звуки стереофонического проигрывателя. Вероятно, Эмма включила его в надежде отвлечься и сейчас, возможно, даже танцевала, оставшись в комнате одна.

Но когда Кохияма через некоторое время, не спрашивая разрешения, приоткрыл дверь в её комнату, он увидел совсем иную картину. Эмма сидела посреди комнаты на ковре и под грохот музыки тихо плакала.

3

Произошло это в тот же вечер. Кохияма решил, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент, чтобы проникнуть в кабинет на втором этаже. Дело в том, что Тэрада спустился вниз: к нему пришли Хамура из третьей квартиры и Нисидзака, живший в квартире номер четыре. Катасэ и Муракоси тоже были там.

Хамура, атлетического сложения человек, был управляющий делами института. Он жил в институтском доме с женой и маленькой дочерью, которая только начинала ходить. Нисидзака — бывший профессор медицинского факультета университета Тоё — недавно вышел в отставку и теперь занялся патогенной микробиологией. А вообще-то он был известным специалистом теоретиком. Жили они вдвоём с престарелой женой в доме, волею судеб превращённом в чумной изолятор.

Соседи собрались по деловому и не очень приятному поводу, но живой, весёлый Хамура задал непринуждённый тон.

— Запрещение выходить из дому как принудительная санитарно-профилактическая мера, — с глубокомысленным видом солидно начал Хамура, — впервые было осуществлено ещё в начале семнадцатого века, в год восшествия на престол английского короля Якова I. В середине семнадцатого столетия в Лондоне снова свирепствовала эпидемия чумы, но я имею в виду эпидемию в начале века. Тогда был издан указ, запрещавший появляться на улице тем, у кого были больные среди близких. Это был любопытный указ, поскольку в нём речь шла о мерах по пресечению эпидемии и предусматривалась даже материальная помощь больным.

— Да, — несколько смущённо произнёс Муракоси. — Об этом можно прочесть в «Записках об эпидемии» Даниеля Дефо, автора «Робинзона Крузо».

— Вот вы и раскрыли источник моей эрудиции! — расхохотался Хамура.

— У Дефо, возможно, преобладает литературный вымысел, — вмешался профессор Нисидзака. — Но факты изоляции больных и их семей в домах, так же как и факты сожжения жилищ после смерти больных, известны с ещё более древних времён.