Секира и меч

– Ты все-таки воин! И никогда не станешь пастухом. Ты не забываешь про оружие… Но на время придется забыть. Мне не по силам было бы везти еще и оружие и твои доспехи… в тот проклятый день. Доспехи слишком тяжелы. К тому же они были очень помяты… Я взяла только сумку. Она лежит в углу, – Рахиль показала, в каком углу. – Я не знаю, что в ней. Она была не тяжелая.- Там корона.

– Корона? – не поверила Рахиль.

– Да, золотая.

– Ты царь, может быть?

– Нет. Корона эта за храбрость.

– И больше ничего в сумке нет?

– Нет.

Рахиль удивилась:

– Ты прошел столько городов…

– Я никого не грабил. Я шел в обетованную землю. Рахиль посмотрела на Глеба с уважением:

– Так я и скажу людям…

В этот день Глеб разводил в яме глину и обмазывал ею потрескавшиеся стены. К вечеру дом Рахили был как новый. А на следующий день Глеб помогал женщине отрясать в саду масличные деревья. Она поражалась его силе, говорила, что в селении никто не умеет так чисто отрясать деревья.

Потом Рахиль несколько дней давила маслины в деревянной ступе, отстаивала получающуюся массу, снимала сверху масло, это масло еще раз отстаивала и снова снимала. А потом разливала желтоватое масло по горшкам и уносила к какому-то перекупщику. За горшок масла ей платили несколько драхм. Глеб видел, как она была довольна этому заработку, и не говорил, что ее очень обманывали. Он знал, что в Константинополе такой горшок даже худшего по качеству – зеленоватого – масла стоит во сто крат больше.

– Я подарю тебе корону, – однажды сказал он.

– А я не могу принять ее, – ответила она. – Ведь это только твоя корона…

Глеб чувствовал, что все больше привязывается к этой женщине. В ней ему нравилось все: и как она говорит, и как она молчит, как ходит, как одевается, как просто себя держит; нравилось, что любое дело спорится у нее в руках; нравилось, с каким терпением, с какой силой духа она переживает в себе свое горе; нравилось, что она стала меньше вспоминать прошлое и больше думать о будущем…

Рахиль днем была сдержанна, задумчива; иногда он замечал, что она даже улыбалась каким-то своим тайным мыслям. А ночью была горяча и страстна… Она отдавалась любви до последней частички сердца. Она сгорала в любви как свеча. Забывая себя, забывая все на свете, она смеялась и плакала на ложе любви. И просила любви еще и еще. Она с ума сходила по Глебу, целовала его то нежно, то страстно и называла его самыми ласковыми именами…

А по утрам плела рогожи.

Жители селения выказывали Глебу при встречах уважение. Выражали уважение по-разному. Женщины склонялись перед ним и замирали и стояли так, пока он с ними не заговаривал; тогда они выпрямлялись и вежливо отвечали. Мужчины спешили сказать приветливое слово и пригласить к себе в дом. Они были очень гостеприимны. Они говорили: «Открытый дом – как открытое сердце. Щедрый хозяин – честное сердце!» И угощали Глеба тем, что каждый из них имел. Ни у кого и в мыслях не было утаить от гостя что-нибудь вкусное. В эту пору года уже созрели душистые смоквы, и Глебу они очень нравились, ибо отдаленно напоминали груши с его родины.

Не желая быть обузой Рахили, Глеб одно время пас с Захарией овец. Он заметил, что иудеи весьма почитают пастухов – почитают много больше, нежели у других народов. Если здесь хотят сказать мужчине приятное, говорят, что он хороший пастух и что-стада его всем на зависть, а если мужчина не пастух, то говорят, что он мог бы быть очень хорошим пастухом.

Овцы были в этой стране необычной породы: круторогие, с длинным тяжелым курдюком. Чтобы курдюк этот не волочился по земле, к овце привязывали маленькую деревянную тележку о двух колесах. И такая овца спокойно паслась, таская за собой на тележке собственный курдюк. Это было очень любопытно Глебу и в первое время даже смешно. Разве не смешон был бы толстый-толстый человек, катящий перед собой на тележке собственный живот?

Захария был очень мудрый старик. Он прочитал много книг. Не менее десяти. Две из них – греческие – знал почти наизусть и частенько цитировал какую-нибудь мудрость. Захария все время расспрашивал Глеба о его жизни, удивленно качал головой, выслушивая ответы, и говорил, что Глебу в жизни премного повезло: он такой молодой, а уже так много всякого перевидел и перечувствовал. Он говорил, что жизнь Глеба даже достойна нравоучительного описания.

В присутствии Глеба старик не скупился на похвалы Рахили, в шутку сетовал, что он сам уже так стар, – а то бы никому не уступил эту чистую овечку. Глеб не мог не согласиться со стариком: Рахиль заслуживала большого счастья, но вместо счастья познала много горя.