Секира и меч

Все новые толпы крестоносцев прибывали в Преслав – входили в северные ворота. Через южные ворота выходили и шли по дороге на Адрианополь. И так продолжалось уже несколько недель.

Глеб и побратимы, оказавшись в толпе крестоносцев, ничем не выделялись из них. Одежда их так же поизносилась, лица от воздействия солнца и ветра были так же темны.

Щелкун, глядя на чьих-то детей в повозке, грязных и голодных, воскликнул:

– Несчастные! Что их ждет впереди!

– Их родители ищут лучшей доли, – предположил Волк. – Что еще может подвигнуть людей в дорогу?

– А мы куда идем?

– И мы ищем лучшей доли, – отвечал Волк. А Глеб сказал:

– Вот и Марию мы оставили на дороге. И теперь нас ничто не держит. Мы – как листья на ветру. Почему бы не посмотреть на Святую землю?

Щелкун оглянулся назад:

– Много б я дал, чтобы хоть на денек вернуться в свой лес.

Он смотрел на север с таким лицом, будто вот-вот должен был увидеть родину. Но этого чуда не произошло, и Щелкун вздохнул.

Волк спрятал глаза, вмиг ставшие тоскливыми:

– И я б много дал, только чтоб на родину свою никогда не возвращаться.

Щелкун покосился на него:

– Крепко обидели тебя, побратим.

– Я загрыз обидчика, – кивнул Волк. – А тот в наших местах был большой человек. Боярин.

– И что?

Волк жадно глядел на юг:

– В Святую землю хочу. Прав Глеб, что ведет нас туда. Быть может, душа моя там обретет отдохновение. Болит душа.

– А я в свой лес хочу. Моя душа там осталась. Волк незло усмехнулся, клацнул зубами:

– Мышей захотелось? Щелкун не обиделся:

– Я зверей люблю. А они – меня. Я когда в своем лесу сижу, себя Богом ощущаю – Белесом. Звери ко мне за помощью приходят. У них такие глаза! По ним все понять можно – даже, что думает зверь.

– Вернешься еще в свой лес, – уверенно сказал Волк. – На мир поглядишь и вернешься. Прав Глеб, что ведет нас. В дороге прозреем.

Глеб думал о Марии, ему жаль было оставлять девочку. Никому не суждено знать, что ждет его впереди. И не было у Глеба уверенности, что он в эти места еще вернется, хотя настоятельнице обещал и себе на собственном сердце клялся, что Марию из монастыря заберет. Но кто знает!…

Разговор побратимов Глеб слушал вполуха. А когда те замолчали, сказал:

– Недавно от паломников слышал, что человек должен один раз родиться, один раз – умереть и один раз – сходить в Иерусалим… Наверное, правду сказал Глеб. Святые слова!… Бог послал ему о том знамение: едва было сказано про Иерусалим, захромал конь Глеба.

– Хорошо это или плохо – не знаю, – Глеб вздохнул и спешился.

Осмотрел у коня копыто. Подковы – как не бывало.

Щелкун покачал головой:

– Что ж тут хорошего! Будет мучиться конь. Где нам кузницу найти?

А Волк сказал иное:

– Быть может, и плохого ничего нет! На другую дорожку нас ставит Бог…

Волк и Щелкун тоже спешились и шли теперь пешком.

Какого-то болгарина, прибившегося к крестоносцам, обижал некий верзила. У верзилы были массивные покатые плечи, толстая шея и крутая спина. И ростом он был высок. На затылке его, примечательно скошенном, торчали непослушные вихры. Лицо верзилы – злое, даже, пожалуй, свирепое – имело еще, кроме этого, черты дураковатые: тяжелый круглый подбородок, приоткрытый рот с оттопыренной нижней слюнявой губой…

Этот верзила держал молодого болгарина за шиворот и старательно накручивал ему ухо. Что-то требовал от него, то и дело кивая на суму; как видно, хотел обобрать болгарина. А тот был терпелив, не хныкал, хотя боль, наверное, испытывал сильную. И вывернуться не мог.

Глебу стало жаль болгарина, поэтому, проходя мимо верзилы, он толкнул того плечом. И толкнул

не слабо: верзила, не устояв на ногах, вломился головой в кусты.

Болгарина сразу как ветром сдуло.

А верзила в кустах взревел, будто раненый бык. И скоро выбежал на дорогу. Закричал что-то на своем языке.

Глеб как шел – так и шел, даже не обернулся. А побратимы держались настороже.

Другие крестоносцы, видно, сами не очень-то жаловали сего верзилу уважением. Подсмеивались над ним. А тот все кричал что-то и озирался: искал, кто же его так непочтительно, такого здорового, толкнул.

Наконец показали на Глеба, нашлись охотники до развлечений; жаждали посмотреть, чем закончится дело.

Верзила, которого все называли Гансом, бросился Глеба догонять. Но по мере того, как Ганс к Глебу приближался, он все замедлял шаг. Ганс терял уверенность, а вместе с уверенностью и гнев – очень уж крепок на вид был его обидчик, очень уж твердо шагал, а на Ганса не обращал ровно никакого внимания.

Поравнявшись с Глебом, Ганс пошел рядом. И все заглядывал Глебу в лицо. Потом попробовал нажать на Глеба плечом. Но это ни к чему не привело. Глеб шел прямо и был неколебим. Он посматривал на верзилу Ганса хмуро.

Тогда Ганс себе на беду надумал Глеба толкнуть. И просчитался. Глеб крепко ухватил верзилу за плечи и с силой опять швырнул его в кусты. Ветки затрещали, Ганс взвыл и вылез из кустов с ободранным лицом. А все тело его было в каких-то колючках.