Секира и меч

— Тебя все так называют в селении.

— Разве тут целое селение?

— Да. В горах. Правда, не очень большое.

Глеб был не против, чтобы его называли Самсоном. И сказал об этом. Но потом опять спросил, почему его называют именно Самсоном. Рахиль ответила:

— Ты поступил, как Самсон. Глеб удивился:

— Я знал в Константинополе Самсона. Он был булочник.

Рахиль едва-едва улыбнулась:

— Я говорю о другом Самсоне. О герое.

— Разве булочник не может быть героем?

— Может, конечно, — не могла не согласиться Рахиль. — Но тот Самсон, сын Маноя, был настоящее солнце…

И Рахиль рассказала Глебу легенду о том, как богатырь Самсон наказал коварных филистимлян, обрушив на них храм. Он погиб и сам в развалинах храма, но с Самсоном вместе погибло столько врагов, сколько он, непобедимый воин, не убил за всю свою жизнь.

Потом Рахиль спросила:

— Откуда ты знаешь наш язык?

— Там, в Константинополе… Меня научила одна женщина.

Рахиль посмотрела на него внимательно:

— Она была молодая?

— Старая, — Глеб улыбнулся. Рахиль сказала:

— Это странно, что ты так усердно учился у старой женщины…

— Что же тут странного! Были долгие зимние вечера.

Под вечер этого дня Глеб вдруг начал чувствовать боль.

И Рахиль сказала:

— Думаю, это хороший знак. Нам будет, чем похвастать старику.

Когда солнце почти уж совсем село, со двора опять донеслось блеяние овец. Это Захария пригнал отары. Он и сам скоро вошел в дом.

Рахиль сказала ему:

— Радуйся, дедушка! Ты был прав. Наш Самсон сегодня почувствовал боль.

Захария, улыбаясь, подошел к Глебу и велел ему подвигать рукой. Но у Глеба ничего не получилось. Старик сказал:

— Забудь, юноша, печаль! Вслед за болью придет исцеление…

И он, попросив Рахиль ему помочь, перевернул Глеба на бок. Осмотрел рану на пояснице.

Ощупывая края раны пальцами, старик приговаривал:

— Мне удается врачевать овец, ослов и лошадей. Почему же не удастся исцелить человека?

— Конечно, дедушка! — поддакивала Рахиль. — Разница небольшая.

Захария подвинул поближе к себе светильник и прокалил на огне острие ножа. И сказал:

— Я чувствую уплотнение. Оно и мешает тебе, герой. Я разрежу его. И посмотрим, что из этого выйдет. Не бойся.

— Не боюсь, — сказал Глеб и стиснул зубы. Старик ткнул в какое-то место ножом, и Глеб почувствовал, как по пояснице потекло что-то горячее.

— Это старая мертвая кровь, — объявил Захария. — Ее много здесь собралось после удара, и она сдавливала тебе спинной мозг. Все будет хорошо, Самсон.

Глеб улыбнулся и простонал:- Я и сам это чувствую, — и тут он приподнял руку и погладил Захарию по плечу. — Ты великий целитель, дедушка!

Старик засмеялся:

— О нет! Я простой пастух! Вот если б ты видел, что творит Илия в Газе!.. Вот это лекарь!

Рахиль радовалась за Глеба:

— Дедушка! Ты видишь? Он гладит тебя рукой…

— Вижу, вижу, овечка! Не волнуйся! Твой герой еще совершит немало подвигов. Я знаю это.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Рахиль. — Ты прочитал об этом в книгах, когда пас овец?

— Нет, я вижу! У него незапятнанное сердце. Меня удивляет, почему этого не видишь ты…

Они наложили на рану тугую повязку и осторожно положили Глеба навзничь. У Глеба был мокрый лоб, и Рахиль промокнула его тряпицей. Глеб удержал ее рукой за плечо и благодарно поцеловал ей нежный локоть.

Старик сделал вид, что этого не заметил.

— Пошевели-ка, юноша, ногой. Глеб пошевелил.

— А теперь другой пошевели. Глеб пошевелил и другой ногой. Захария довольно засмеялся:

— Через день-два ты уже будешь сидеть. А еще через неделю я возьму тебя с собой пасти овец. Ты видел когда-нибудь курдючных овец?.. Я тебе покажу…

Старик ушел, а Рахиль еще долго крутила жернова мельницы. Под звук жерновов Глеб и заснул…

А ночью в темноте проснулся: у себя на ложе, за очагом, плакала Рахиль.

Глеб сказал:

— Не плачь. Зачем лить слезы, если ничего уже не переменишь?..

Она, и правда, скоро перестала плакать. И вдруг пришла к Глебу. Он увидел ее в полумраке жилища. Ночь на дворе была светла, и свет падал в окно.

Рахиль была в некоей светлой неподпоясанной рубахе, с распущенными по плечам волосами. Она была хороша, как ангел.

Все еще всхлипывая, Рахиль тихонько легла рядом с Глебом и положила голову ему на грудь. Он почувствовал приятный запах ее волос и закрыл глаза.

Она сказала:

— Я не могу не плакать. Днем еще как-то креплюсь, а ночью… все наваливается на меня…

— Все пройдет, — сказал Глеб слова, которым и сам не очень-то верил.

Рахиль опять заплакала:

— Я сегодня перебирала белье в сундуке и нашла пеленки. Они все еще хранят запах моего малыша. А его уж нет… И подушка, на которой я его убаюкивала, пахнет им… Я зарываюсь лбом в эти старые пелена и вдыхаю родной запах, я обнимаю подушку и целую ее, а ребеночек мой… уже в склепе… О, я не выдержу этого!..

— Все пройдет…

А она все шептала:

— Если б не ты, и меня бы не было. И вот я думаю: может, это было бы хорошо, чтоб меня не было. Зачем мучиться? Лучше было б мне тогда умереть.

Глеб погладил ей волосы:

— В любом случае лучше жить. А ты еще совсем молода. Ты родишь другого ребенка.