Я видел, как работал Бродаты. После того, как тщательно и всесторонне была продумана готовящаяся карикатура, он быстро, очень быстро набрасывал ее на бумагу — смело, решительно, энергичным, категоричным штрихом. При этом он успевал еще бросать реплики своему собеседнику, улыбался, когда ему удавался особенно характерный штрих, точно выражавший мысль. И, отвлекаясь на несколько секунд от рисунка, он сверлил вас близоруким, пронзительным взглядом своих карих глаз.
Однажды Бродаты играл с сидевшим у него Костей Ротовым в шахматы и одновременно рисовал заказанный для «Крокодила» рисунок. Партия закончилась одновременно с рисунком. Обычно Ротов засиживался у Бродаты допоздна, а на этот раз отказался сыграть еще одну партию и отправился домой. Оказалось, ему настолько понравилась сделанная Бродаты работа, что он решил заново переделать свой, уже подготовленный к сдаче рисунок…
Больше двадцати лет жизни отдал Бродаты работе в «Крокодиле». Он был не только карикатуристом, но и художественным редактором и автором нового графического лица журнала. Юлий Ганф вспоминал, что когда он однажды принес Льву Григорьевичу свой рисунок для номера, тот долго на него смотрел и потом вдруг предложил напечатать его навыворот, то есть так, чтобы вместо черного штриха на белом фоне получился белый штрих на черном. Ганф согласился, и рисунок приобрел мрачноватый оттенок, более соответствующий теме, стал гораздо выразительнее.
Блестяще зная полиграфию, Бродаты сам с необыкновенным старанием готовил свои оригиналы к сдаче в типографию. Уже после раскраски рисунка он начинал вновь «колдовать» над ним: еще раз покрывал краской часть рисунка, а затем проходился по ней резинкой, скреб оригинал наждачной бумагой, применял аппликации, отлично зная наперед, как все это будет выглядеть в печати. Из типографии оригиналы возвращались замусоленными. «Ничего, — говорил Бродаты, — рисунок, не побывавший в руках цинкографа, печатника, похож на девушку, которая состарилась, но так и не вышла замуж…»
Зрение у Бродаты начало резко ухудшаться, он перенес пять глазных операций, но продолжал мужественно работать. Все ниже склонялся он над бумажным листом, все больше употреблял усилий, чтобы работать по-прежнему. И умер тоже как солдат: за последним рисунком для журнала…
Творчество Бродаты породило целое генеалогическое дерево одаренных и ярко индивидуальных художников, обладавших общностью творческого видения мира, но отнюдь ему не подражавших. Среди них такие выдающиеся мастера, как Виталий Горяев, Леонид Сойфертис, такие значительные художники, как Борис Лео, Леон Генч, Егор Горохов и, конечно, Евгений Шукаев, умеющий столь динамично запечатлеть движение, что словно ощущаешь в рисунке еще не замершие его следы.
Любопытно началась работа в «Крокодиле» Виталия Горяева. В 1935 году он оформлял стенгазету на волжском агитпароходе «Пропагандист» и рисовал там карикатуры — в том числе и на начальников пристаней и причалов. Они обиделись и послали в «Крокодил» письмо с утверждением, что он выдавал себя за сотрудника журнала. Вызванный в редакцию Горяев категорически отверг свое самозванство и просил узнать у начальника политотдела, называл ли он себя крокодильцем. «А зачем нам узнавать, самозванец ли Горяев? — с улыбкой спросил тогдашний редактор «Крокодила» Михаил Кольцов, лишь мельком взглянув на карикатуры. — Не правильнее ли сделать Горяева настоящим сотрудником «Крокодила»?..» И он крепко пожал руку художнику, сразу оценив его талант.
Б. Н. Горяев очень много сделал для улучшения художественного лица журнала, будучи многие годы художественным редактором «Крокодила» и членом редакционной коллегии.
Леонид Сойфертис убежден, что рисованием нельзя просто заниматься, — искусству надо быть преданным всю жизнь, как святому долгу. Художник не может работать от десяти до шести. И Сойфертис всегда рисует — на улице, на бульваре, в метро, на концерте и даже… в бане. Кстати, именно так родился отличный его рисунок «Работяги» («Крокодил», 1964). Двое распаренных, разомлевших бездельников, развалившись на мягких диванах Сандунов, рассуждают: «—Что-то сегодня рабочий день затянулся…», «— Да, совсем запарились…»