— Что вы устраиваете тут базар? Я вам уже сто раз говорил, что торчите здесь понапрасну! У министра своего банка пока нет… Он не занимается оказанием помощи беженцам и беднякам. Здесь не богадельня и не благотворительное общество!.. Здесь государственное учреждение. Понимаете вы человеческий язык или не понимаете?
Выпалив эту тираду, долговязый вырвался из окружившей его толпы и скрылся за дверью.
Шум в коридоре все нарастал. Слова секретаря еще больше возмутили людей, которые долгие дни ожидали помощи, валялись на заплеванном полу.
— Слыхали, как он с нами разговаривает?
— Народ бедствует, а они тут штаны без толку протирают, все что-то пишут и пишут…
— Писать бы им завещание своим детям!
Боковая дверь снова раскрылась, и из нее высунулась бородка долговязого:
— Вы чего тут орете, мешаете работать? Убирайтесь отсюда!
— А мы не к тебе пришли! И нечего нас гнать! Достаточно нас бандиты гнали!..
— Мы пришли поговорить с министром!..
— Куда он девался, ваш драгоценный министр!
— Он когда-нибудь здесь появится, или его уже тоже прогнали?..
— Я попрошу вас выражаться вежливо! — рассвирепел долговязый. — Это большевики науськивают вас на министра. Он вам не мальчишка, а государственное лицо! За такие слова вы будете отвечать по законам военного времени! Мы не позволим компрометировать его! Не позволим! И не мешайте нам работать!.. Готовим срочные материалы правительству!
— Грош цена всей вашей работе и вашему правительству!
— Какому правительству? Которое погромы устраивает? Страну немцам продает?
— Вы, кажется, выведете меня из себя, и я вызову стражу! Не думайте, что пришли в публичный дом!
— Там хоть есть какой-то порядок…
— Вот сниму сейчас телефонную трубку и приглашу казаков! Лучше расходитесь по домам!
— По каким домам?! Нет у нас дома!
— Не уйдем, пока не вызовешь своего министра!..
— Где же я вам его возьму? Рожу, что ли? — уже спокойнее заговорил секретарь. — Министр просил передать, что сегодня он здесь не будет… Сегодня после обеда в синагоге Бродского на Мало-Васильковской состоится митинг. Там министр будет речь держать, наш министр. В синагоге Бродского… Если вы его хотите увидеть, приходите туда после обеда…
— Слыхал, Хацкель, что говорит этот молодой козел? После обеда прийти на митинг, послушать министра… Если так, то мы никогда туда не придем. После обеда… Я уже забыл, когда мы с тобой обедали… Забыл вкус борща…
Оба приятеля пробрались к выходу и пошли по гористой улочке, заходя в каждый двор, — авось, найдется для них какая-нибудь работа. Было уже не рано, а они еще маковой росинки во рту не имели.
Долго ходили они из двора во двор, но всюду хозяева лишь пожимали плечами: мол, не такое время, чтобы чинить что-нибудь, да и платить нечем. И они шагали дальше, уже было потеряв всякую надежду заработать сегодня на кусок хлеба. Но на одной из маленьких улочек счастье неожиданно улыбнулось им. Их остановил старый обрюзгший мужчина в облезлой шубе и в котелке. Он попросил разрубить остаток забора на дрова, все равно уже больше половины забора растащили на топливо соседи. Вынес во двор пилу, топор, и они, Шмая и Хацкель, поплевав на озябшие руки, дружно принялись за работу.
Спустя два часа посреди двора уже лежала груда крашеных щепок, поленьев — все, что осталось от некогда красивого резного забора пана Билькевича. Старик оказался человеком очень разговорчивым, общительным. Возможно, в другое время он на подобных оборванцев и не посмотрел бы, а теперь хвалил, благодарил: мол, только бог мог прислать ему таких добрых людей. Не придется теперь ему больше грызться с соседями, которые растаскивали по щепкам забор, ограждавший от всего мира его чудесный сад. А главное: он запасся дровами и, если с ним ничего за это время не случится — не ограбят его и не убьют, — он хотя бы поживет в тепле…
Кутаясь в шубу, старик все время смотрел, как дружно работают молодые люди. Особенно понравился ему Шмая с его веселыми озорными шутками. Пан Билькевич был до того растроган, что когда новоявленные дровосеки закончили работу и аккуратно сложили поленья в сарай, позвал их в запущенный, некогда богатый дом, радушно пригласил к столу, вытащил из шкафа какие-то припасы и щедро угостил их. Потом полез в подвал и принес целую сулею доброй сливянки, сел с ними за стол и, неустанно доливая бокалы, стал жаловаться на свою горькую судьбу.
Приятели засиделись здесь до сумерек. И хотя Шмая, изрядно выпив, был навеселе, он все же вспомнил, что после обеда в синагоге Бродского будет говорить речь еврейский министр, и решил податься туда. Разве можно пропустить такой удобный случай и не посмотреть на министра, который денно и нощно заботится о благополучии еврейского народа?.. Нет, нужно непременно пойти послушать разумное слово, побывать на таком интересном собрании…
Но так думал только Шмая. Балагула и слышать об этом не хотел. Не нужна ему политика! Он уже как-нибудь постарается прожить свой век без политики, которая все равно до добра не доводит.
Однако Шмая, как всегда, настоял на своем.
«ТИХО! САМ МИНИСТР БУДЕТ ГОВОРИТЬ»