Блестяще зная полиграфию, Бродаты сам с необыкновенным старанием готовил свои оригиналы к сдаче в типографию. Уже после раскраски рисунка он начинал вновь «колдовать» над ним: еще раз покрывал краской часть рисунка, а затем проходился по ней резинкой, скреб оригинал наждачной бумагой, применял аппликации, отлично зная наперед, как все это будет выглядеть в печати. Из типографии оригиналы возвращались замусоленными. «Ничего, — говорил Бродаты, — рисунок, не побывавший в руках цинкографа, печатника, похож на девушку, которая состарилась, но так и не вышла замуж…»
Зрение у Бродаты начало резко ухудшаться, он перенес пять глазных операций, но продолжал мужественно работать. Все ниже склонялся он над бумажным листом, все больше употреблял усилий, чтобы работать по-прежнему. И умер тоже как солдат: за последним рисунком для журнала…
Творчество Бродаты породило целое генеалогическое дерево одаренных и ярко индивидуальных художников, обладавших общностью творческого видения мира, но отнюдь ему не подражавших. Среди них такие выдающиеся мастера, как Виталий Горяев, Леонид Сойфертис, такие значительные художники, как Борис Лео, Леон Генч, Егор Горохов и, конечно, Евгений Шукаев, умеющий столь динамично запечатлеть движение, что словно ощущаешь в рисунке еще не замершие его следы.
Любопытно началась работа в «Крокодиле» Виталия Горяева. В 1935 году он оформлял стенгазету на волжском агитпароходе «Пропагандист» и рисовал там карикатуры — в том числе и на начальников пристаней и причалов. Они обиделись и послали в «Крокодил» письмо с утверждением, что он выдавал себя за сотрудника журнала. Вызванный в редакцию Горяев категорически отверг свое самозванство и просил узнать у начальника политотдела, называл ли он себя крокодильцем. «А зачем нам узнавать, самозванец ли Горяев? — с улыбкой спросил тогдашний редактор «Крокодила» Михаил Кольцов, лишь мельком взглянув на карикатуры. — Не правильнее ли сделать Горяева настоящим сотрудником «Крокодила»?..» И он крепко пожал руку художнику, сразу оценив его талант.
Б. Н. Горяев очень много сделал для улучшения художественного лица журнала, будучи многие годы художественным редактором «Крокодила» и членом редакционной коллегии.
Леонид Сойфертис убежден, что рисованием нельзя просто заниматься, — искусству надо быть преданным всю жизнь, как святому долгу. Художник не может работать от десяти до шести. И Сойфертис всегда рисует — на улице, на бульваре, в метро, на концерте и даже… в бане. Кстати, именно так родился отличный его рисунок «Работяги» («Крокодил», 1964). Двое распаренных, разомлевших бездельников, развалившись на мягких диванах Сандунов, рассуждают: «—Что-то сегодня рабочий день затянулся…», «— Да, совсем запарились…»
Сойфертис не любит работать на заказываемые темы. Он хочет рисовать то, что волнует его в данный момент, и потому чаще всего приносит готовые рисунки, подписи к которым должны придумать наши редакционные темисты. Это часто дается с большим трудом, и бывают случаи, когда редакция объявляет своего рода внутриредакционный конкурс на лучшую подпись к его рисунку.
Сойфертис очень любит рисовать детей. Даже находясь по заданию командования в осажденном фашистами Севастополе, он в грохоте боев умудрился нарисовать веселых ребятишек, которых подсадили бойцы, перегонявшие орудия на новую позицию…
В тридцатых годах в журнале сотрудничала очень сильная группа ленинградских карикатуристов, работавших еще в дореволюционном «Сатириконе». Поражал легкостью своего динамичного штриха Борис Антоновский — мастер многофигурных композиций, как бы соревновавшихся с работами Константина Ротова. Как-то во время очередного приезда из Ленинграда он по обыкновению пришел в редакцию, высокий, подвижный, со своей располагающей, доброй улыбкой. Я попросил Бориса Ивановича сделать рисунок для «Крокодила» и прислать его в ближайшие дни. «Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? — рассмеялся Антоновский. — Дайте мне, пожалуйста, кусок ватмана». И, пристроившись за круглым нашим столом, в течение часа сделал прекрасный рисунок.