Секрет каллиграфа

— Когда в тысяча сто десятом году Хафиз Османи покинул этот мир, ученики выполнили его последнюю волю. Всю свою жизнь Османи собирал щепки, оставшиеся после вырезания, шлифовки и заточки бамбуковых и тростниковых перьев. Под конец их набралось девять огромных мешков. Османи повелел их сварить и в той воде омыть после смерти его тело. — Серани печально посмотрел на своего любимого ученика. — А знаешь, — усмехнулся он, — в двадцать лет я мечтал изменить мир и разработать новый алфавит, которым пользовались бы все люди на планете. В тридцать я хотел всего лишь спасти Дамаск и радикально реформировать шрифт. В сорок я был бы счастлив помочь жителям нашего переулка в Старом городе и подкорректировать несколько арабских букв. Сохранить то, что осталось от моей семьи, — вот все, к чему я стремлюсь в шестьдесят.

Серани плакал, прощаясь с Хамидом в комнате свиданий, и умолял бывшего ученика о прощении. Фарси же как мог уверял, что не держит на учителя никакого зла и не питает к нему других чувств, кроме благодарности.

Шаркая ногами и согнувшись в три погибели, Серани поплелся из комнаты. У дверей он обернулся и помахал Хамиду рукой. Однако у того уже не оставалось сил ему ответить.

Тяжесть сдавила Хамиду сердце, потому что Фарси знал, его наставник нисколько не преувеличил угрозы. Кое-что ранее непонятное прояснилось после этого разговора с мастером.

«Но где я оступился?» — спрашивал себя Хамид.

Ответ он нашел быстро.

За месяц до открытия школы он так и кипел деятельностью, много ездил, давал материалы в прессу, в которых снова и снова намекал на необходимость реформ, при этом неизменно отмечая, что текст Корана следует оставить нетронутым. И вот однажды корреспондент одной ливанской газеты, большой поклонник Хамида, позволил себе в статье некоторую вольность.

В интервью с Хамидом он напрямую спросил его о реформах. В ответ Фарси поведал о слабых местах арабского алфавита и сказал, что его надо несколько расширить, с тем чтобы арабский язык отвечал требованиям сегодняшнего дня. Вторым шагом, «который предстоит сделать нашим детям и внукам лет через пятьдесят, а то и сто», сказал Хамид, должно стать упразднение некоторых лишних знаков и изменение других, чтобы не было путаницы при чтении. Журналист вычеркнул фразу о детях и внуках, тем самым сведя на нет обозначенный Хамидом временной промежуток, самовольно добавив, что арабский шрифт должен в итоге походить на персидский. Результатом были три неприятных звонка с оскорблениями и угрозами, а потом все стихло. Коллеги критиковали Фарси жестче и настойчивей, потому что не хотели подражать персам-шиитам. Он успокаивал их, сознательно кривя душой, потому что стремился именно к тому, чего они так боялись: приблизить арабский алфавит к персидскому.

Хамид горько улыбнулся. Пока реформа шрифта оставалась лишь абстрактной идеей, каллиграфы спокойно обсуждали ее на заседаниях своего союза. Но стоило придать ее огласке, как они тут же разделились на группы и группки. И сам Совет мудрейших трудно теперь было, как то предписывал древний закон, считать центром Лиги, напоминавшей сейчас многоголовую гидру. Именно в такой обстановке Хамиду приходилось организовывать школу. Многочисленные завистники только и ожидали случая подставить ему подножку, а он как никогда нуждался в поддержке и помощи. Одни находили реформы слишком нерешительными и неопределенными, другие предлагали ввести новый шрифт уже в дамасской школе каллиграфии, третьи вообще не стремились к каким-либо переменам, ограничиваясь жалобами на недостатки существующего алфавита.

Хамид требовал от соратников послушания и дисциплины и всей силой своего авторитета боролся за восстановление единства. Странно, но его начинания нашли поддержку именно на Севере, в то время как в Дамаске двое мастеров даже покинули союз в знак протеста.

Потом наступило затишье. Церемония открытия школы в Дамаске убедила Фарси в том, что разногласия и протесты были лишь бурей в стакане воды: руководство страны единодушно стояло за его реформы.

Однако вскоре он понял, что ошибался. После нападения на школу шейх мечети Омейядов открыто высказался в поддержку погромщиков и сознательно переврал слова Хамида в интервью одной газете. Тогда Фарси впервые обвинили в сепаратизме, и якобы демократическое правительство запретило его школу, вместо того чтобы объявить «чистых» вне закона.

Его противники в Лиге молчали, но лишь до той поры, пока он не попал в тюрьму. А теперь они во весь голос заговорили о справедливых выборах нового Великого магистра. Север во главе с Али Бараке твердо держался стороны Хамида и просил его лично назначить себе преемника.

Но не только Лига изменила Фарси. С того самого дня, как он начал открыто заявлять о своих идеях, его бойкотировали клиенты. Две мечети спешно отменили свои заказы. Только сейчас Хамид уловил в их действиях недвусмысленный намек.

Теперь ему стало ясно, почему мастер Серани избегал его. Он боялся за свое дело и жизнь.

13