Секрет каллиграфа

У Хамида поначалу не укладывалось в голове, как может христианин отвечать за воспитание детей в стране, большинство жителей которой составляют мусульмане. Однако уже через час после начала беседы он был настолько очарован Жоржем Мансуром, что совершенно забыл об этом маленьком недоразумении.

— Я не стал приглашать учителей религии, потому что наша тема не имеет к ним никакого отношения, — начал министр. — Шейхи соберутся завтра на отдельное заседание, на котором мы с господином Саббаком ознакомим их с новыми принципами преподавания ислама, установленными нашим президентом. А сегодня нам предстоит разговор с двумя лучшими печатниками Дамаска, которые, надеюсь, могут нам кое-что посоветовать и охладить наш пыл, в случае если мы слишком много о себе думаем. Они имеют дело с газетами и должны знать, что у нас богатое воображение.

Министр знал, что делает. Жорж Мансур отличался завидным красноречием и владел арабским языком лучше иного суфия. Он мастерски жонглировал цитатами, стихами и известными литературными сюжетами.

— Дамаск — сердце арабского мира, — сказал он в самом начале беседы. — Как может тело быть здоровым, если сердце больно?

Как и все в зале, Хамид буквально смотрел в рот этому краснобаю. Тот, конечно, продумал все до мельчайших деталей. Он сразу сообщил, что президент дал зеленый свет радикальной реформе школьного образования, предоставив им, экспертам, самые широкие полномочия. Остальное зависит только от них.

Хамид почувствовал, как заколотилось его сердце. Он начинал понимать, куда клонит министр, и не ошибся.

— Мы начнем с существенных усовершенствований в области языка, — продолжал Мансур, понизив голос, — ведь это то, что формирует человеческую мысль. Не секрет, что нам дан прекраснейший, однако во многих отношениях устаревший язык. Он страдает множеством недостатков, о которых я не буду сейчас распространяться. Упомяну только один, чтобы продемонстрировать, как тяжело залечиваются оставленные временем шрамы: это его перегруженность синонимами. Ни один другой язык не знает подобной проблемы, которая иногда представляется большим достоинством и даже наполняет наши сердца особой гордостью. Мы должны избавить арабский язык от этого ненужного балласта, чтобы сделать его мобильнее и точнее. Посмотрите на французов! Они реформировали свой язык множество раз, пока не привели его в соответствие с требованиями времени и не сделали образцом для других народов. Первая «чистка» была проведена еще в тысяча шестьсот пятом году под руководством Малерба.[17] Потом последовал ряд смелых реформ, как будто вдохновленных мыслью философа Декарта о том, что точность — первая заповедь языка. Именно это и позволило графу Антуану де Риваролю[18] в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году воскликнуть: «Сказанное недостаточно определенно сказано не по-французски!» А что можем ответить на это мы? «Слово, имеющее менее пятидесяти синонимов, — не арабское».

В зале послышался сдержанный смех.

— И в самом деле, французский — очень точный язык, — продолжал министр. — У каждого слова свое значение, при том что оно может иметь ряд различающихся стилистически синонимов. И он способен развиваться дальше и обогащаться новой лексикой, вызванной к жизни потребностями культуры. Только такой непрекращающийся процесс омоложения языка и позволит нам идти в ногу с цивилизацией и, более того, участвовать в формировании ее облика. Арабский язык прекрасен, но его словарный запас чрезмерно раздут. Это предоставляет большие возможности поэтам, но создает не меньшие неудобства ученым, в том числе и философам. Вы не хуже меня знаете, что для одного только слова «лев» у нас существует более трехсот синонимов, а согласно Ибн Фарису — более пятисот, для слова «борода» — более двухсот и не меньшее количество для слов «вино», «верблюд» или, к примеру, «меч».

— Но все эти слова вошли в лексиконы, — робко возразил один молодой лингвист. — Мы будем их оттуда вычеркивать?

Министр улыбнулся, словно ожидал этого вопроса, но тут поднял руку семидесятилетний Сати аль-Хурси.

— Молодой человек, — по-отечески обратился он к юноше, — не просто вычеркивать, а помещать в музей и создавать новые, современные лексиконы. Европейцы нашли в себе мужество похоронить мертвые слова, которые давно уже вышли из употребления и только загрязняют язык. А мы со всех сторон окружены трупами! Словари не кладбища. Разве нам нужно больше пяти слов для обозначения такого животного, как лев? Я полагаю, нет. А вы? Двух-трех синонимов к слову «женщина» будет вполне достаточно, столько же к слову «вино». Все остальное — мусор.

— Но что вы станете делать с синонимами, которые ведут свое происхождение из Корана? — поинтересовался седой мужчина с аккуратными усиками — автор нескольких книг по педагогике.

— Все, что есть в Коране, войдет в новые словари, — нетерпеливо оборвал его Хурси. — Никто не покушается на священную книгу. Но так ли уж нам обязательно хранить в Коране пять сотен наименований льва и прочего зверья? Разве это не унизительно для Божественного текста?