Секрет каллиграфа

Теперь Альмас не дышала, а пыхтела, не ела, а пожирала, проглатывая пищу большими кусками. Она ничего не делала, в том числе и по хозяйству. Альмас призвала себе на помощь множество родственников и щедро платила им из кармана мужа. И только запах ее остался по-прежнему женственным и все так же привлекал Назри.

И с каждым набранным килограммом возрастала ее ревность, потому что муж спал с ней все реже. Она подозревала всех женщин города в заговоре против нее. Насмешки ее обжигали, словно срывались с языка, вымоченного в горячем перечном масле.

Назри утешали, что после родов все встанет на свои места: восстановится вес, исчезнет нервозность и улетучится плохое настроение. Но когда в сентябре на свет появилась Нариман, Альмас стала еще несноснее. Теперь центром ее вселенной оказалась дочь, а все остальные должны были ей прислуживать. Самое страшное, что родственники Альмас дружно взяли ее сторону. Отец с матерью в присутствии дочери превращались в лепечущих идиотов. Глядя на них, Назри хотелось немедленно позвонить в психушку.

Потом ему пришлось перевозить ее в Старый город, потому что ее родители получили там в наследство от тети дом, который не хотели продавать чужим людям. Много жилья в городе пустовало. Дамаск, насчитывавший в то время меньше трехсот тысяч жителей, по площади равнялся Каиру. Поскольку Назри не хотел арендовать дом или жить в нем по милости родителей жены, он немедленно купил у них тетино наследство.

Дом стоял к югу от мечети Омейядов, в одном из переулков, отходивших от Прямой улицы. При нем имелся небольшой, но красивый внутренний двор с садом, померанцами, апельсиновым деревом и фонтаном. Все здесь было маленьким и тесным. В надстроенную над вторым этажом мансарду можно было подняться по высокой деревянной лестнице.

Переезд отнял у Назри последние силы, потому что Альмас почти совсем ему не помогала и вечно оставалась недовольна. В ответ на его жалобы аптекарь Элиас лишь цинично рассмеялся:

— Со следующей твоей женитьбой в Дамаске разразится жилищный кризис.

Назри его шутка не показалась удачной.

Родители Альмас, похоже, переехали вместе с ней. Когда бы Назри ни пришел к жене, он заставал их там. Много раз он был близок к тому, чтобы развестись с Альмас, но братья и управляющий Тауфик призывали его к терпению в интересах рода.

Тогда после долгого перерыва Аббани снова зачастил к шлюхе Асмахан. Но и та к тому времени изменилась. Теперь она хотела от него не только страстной любви. Асмахан объявила Назри, что хочет покончить с проституцией и жить только ради него.

Влюбленная Асмахан становилась опасна. Все те годы, пока он не спал ночей от тоски по ней, она оставалась холодна, как скала, а теперь, когда ему ничего от нее не было нужно, вдруг загорелась.

Бегство — единственное, что оставалось Назри.

Разумеется, Альмас все узнала и потребовала от мужа объяснений. Он понимал, что сейчас ей, как никогда, нужны его любовь и забота и рано или поздно она отомстит ему за измены. Присутствовавшие при их разговоре родители смутились и хотели уйти, но Альмас жестом приказала им сидеть.

— Бабы многое болтают, — презрительно ответил Назри. — Со шлюхами у меня нет ничего общего.

Аптекарь Элиас предупреждал Аббани, чтобы тот серьезней относился к Асмахан. Но Назри не осознавал нависшей над ним угрозы и считал, что давно уже разобрался со своими чувствами.

Вскоре Альмас успокоилась, однако более желанной не стала. Когда однажды Назри приходил к ней четыре дня подряд, она ему наскучила. Он научился бесцеремонно выпроваживать из дома ее родителей, настолько они были теперь ему отвратительны. Впрочем, иногда их кривляния забавляли Назри. Старики разыгрывали клоунов перед крошкой Нариман и беспрекословно выполняли все капризы дочери.

Но однажды весь этот цирк надоел Назри окончательно. Он переселился на второй этаж, ограничив владения жены первым. Здесь, наверху, он чувствовал себя в безопасности.

После родов Альмас не сбросила ни килограмма и передвигалась как борец сумо. Лишь прежний магический аромат и дочь напоминали Назри о ее былой красоте.

Однажды в октябре Аббани сидел вместе с тестем за бутылкой арака на крошечной террасе перед мансардой. Было по-летнему тепло. День клонился к вечеру, и они смотрели на крыши постепенно затихающего Дамаска. Голубятники выпускали на волю своих питомцев и пронзительно свистели, пока те кружили над Старым городом, пикируя и петляя в воздухе. Звуки становились все меланхоличнее и приглушеннее.

Мужчины потягивали из изящных бокалов ледяной молочный арак, закусывая его поджаренным арахисом, и рассуждали о женщинах, семейном счастье, нынешнем урожае и войне в Суэцком канале.

Когда бутылка была выпита, орехи съедены, а запас сплетен исчерпан, тесть направился на первый этаж. Он боялся шаткой деревянной лестницы, соединявшей мансарду с прачечной внизу, и не ступал на нее, не произнеся прежде имени Аллаха. Стулья и маленький столик Назри убрал в мансарду, состоявшую всего из одной комнаты с единственным окном, расположенным с противоположной стороны от двери и выходящим на восток.