Секрет каллиграфа

Они играли. Нура проявляла сообразительность, но ей ни разу не удалось победить Салмана.

— Тебе не хватает навыка. Я прошел хорошую выучку во Дворе милосердия, руки стирал до крови, — объяснил Салман, когда она восхитилась его сноровкой.

Он подвинулся к ней и взял ее правую руку, чтобы показать, как лучше держать шарик. Теплая волна пробежала по телу Нуры, и сердце учащенно забилось, но она сдержалась, чтобы продолжить игру.

Потом оба они разделись.

— Если сейчас вернется твой муж, в два счета отправит меня в ад, — говорил Салман, пока Нура собирала шарики.

— Но он этого не сделает, потому что не захочет марать руки, которые нужны ему для каллиграфии, — возразила Нура. — Он трижды повторит формулу развода: «Ты мне не жена, ты мне не жена, ты мне не жена» — и отпустит меня на все четыре стороны. У нас не так, как у вас. Язык мужа — вот все брачные узы мусульманки. Правда, ему может понадобиться свидетель, но в твоем лице он найдет и свидетеля, и преступника.

С этими словами она подтолкнула Салмана к дивану, слегка шлепнув по ягодице.

— Я не гожусь в свидетели, — отвечал Салман. — Ты забыла, что я христианин.

— Я это помню, — сказала Нура. — А ты сейчас, пожалуйста, забудь о моем муже.

Тут она поцеловала его, и Салман забыл обо всем.

27

Ливень все не прекращался, и лица дамасцев, только было просветлевшие, потому что дождь в этой засушливой местности всегда считался предвестником хорошего урожая, становились тем мрачнее, чем дольше и ожесточеннее хлестали холодные струи по крышам глинобитных домов. Через пять дней началось наводнение. Старый город затопило быстро. Река Барада, усыхавшая каждое лето до размеров ручья, превратилась в бушующий поток. Прежде чем достигнуть Дамаска, вышедшая из берегов вода размыла берега и уничтожила сады, унося в своем течении остатки разрушенных хижин. Прибрежные рестораны и кафе стояли в воде до уровня второго этажа. От моста Виктории до площади Мучеников город превратился в озеро. Особенно пострадал Сук-аль-Хататин и улица Каллиграфов в квартале Бахсса. Вода поднялась ночью, поэтому разрушения были тяжелыми.

Хамид радовался, потому что его мастерская, находившаяся в квартале Сук-Саруйя, осталась невредимой. Теперь он и еще несколько каллиграфов, чьи ателье не достигла илистая речная вода, могли получить заказы, которые их менее удачливые коллеги не имели возможности выполнить.

Через семь дней дождь кончился. На ослепительно-голубом небе засияло солнце.

Когда Салман в начале двенадцатого ехал по Старому городу на велосипеде, плоские крыши дымились, как свежевыпеченные лепешки. Он петлял, чтобы не оказаться в грязной воде по колено, и удивлялся ребятишкам, которые шумно резвились на улицах, словно на морском пляже.

Нура приготовила две небольшие порции зеленых бобов с мясом и помидорами. Было вкусно, но Салман не имел возможности задерживаться.

— Жаль, но мне надо спешить, — сказал он. — Вода затопила дороги, добираться приходится дольше.

— Подожди, торопыга, я хочу тебя на десерт, — улыбнулась Нура, кусая мочку его уха.

— С ушами делай что хочешь, они у меня большие, — разрешил Салман.

Когда юноша ушел, Нура наблюдала из зарешеченного окна, как он с велосипедом пробирается сквозь толпу людей. При виде Салмана на лицах прохожих появлялись улыбки, словно в руках у него была волшебная кисть, которой он щекотал их сердца. Впервые в жизни Нуре встретился человек, распространявший вокруг себя столько радости. Она удивлялась, что не почувствовала этого сразу.

«Береги себя», — шептала она.

Махмуд показывал, как раскрашивать бумагу под мрамор. Салмана это заинтересовало бы, будь у него другой учитель. Махмуд постоянно щипал его за руку, давал — без всякой на то причины — подзатыльники и при этом плохо объяснял. После обеда Ради растолковал Салману все как следует. Потребность в бумаге «под мрамор» была велика: из нее делали рамки для каллиграфий.

В середине декабря в гости заглянула Сара. Она была беременна и еще красивей, чем раньше. Она буквально светилась счастьем.

Стоял солнечный день, но на улицах после последнего дождя еще оставались лужи. Пожилой старьевщик заглянул в ворота Двора милосердия.

— Ста-а-рое платье, обувь, железо! — устало прокричал он.

По его голосу чувствовалось, что от этого места он не ожидает большой поживы.

Во дворе мать успокаивала четырехлетнего сына.

— А этого черта не купишь? — обратилась она к старьевщику.

Малыш испуганно уставился на грязного старика с большим мешком и поспешил спрятаться в квартире.

— Ах, мадам, этого добра мне хватает, — махнул рукой тот. — Девять штук, и каждый работает как молотилка, уничтожая все, что попадает ему в руки.

Сара нежилась в лучах солнца у дверей родительской квартиры. Салман взял табуретку и сел рядом. Как и много лет назад, они говорили обо всем: о жизни Сары с мужем, болезни Мариам и судьбах жителей Двора милосердия. Сара знала, что после трагической гибели сына Самира сразу постарела и стала очень набожной. Она принимала свое горе как наказание за грехи и больше не водила домой мужчин.