Секрет виллы «Серена»

Покупка обернулась настоящим кошмаром. Земля продавалась отдельно от дома, и почти сразу выяснилось, что у нас не было прав даже на собственную подъездную дорогу. Здание оказалось памятником архитектуры, и местный совет сначала запретил проводить ремонт. Но наш архитектор (очаровательный флорентиец по имени Массимо) не сдавался, и в конце концов вилла «Серена» стала нашей. Потом начался еще более долгий кошмар с ремонтом: сантехник, который работал только по средам; плотник, который вообще не работал; плиточник, который был такой чувствительной натурой, что ударялся в слезы, если слышал критику в свой адрес; штукатур, который ненавидел британцев, и в особенности – британских женщин. Но со временем дом нашей мечты начал обретать форму. Темные комнаты озарились светом, на месте бельевых шкафов появились роскошные ванные, мягкое освещение подчеркнуло низкие балки и замысловатую кирпичную кладку «елочкой», характерную для этой местности.

Примерно в это время я, гордая обладательница тосканского дома мечты, начала понимать, что ничего не знаю о месте, в котором мы поселились. О, я прочла все книги. Я, наверное, знала о тосканских традициях даже больше, чем местные жители, но я все равно была не своей. В отличие от моих детей: они ходили в местные школы и вскоре хорошо заговорили на итальянском. Одна из них страстно ненавидела Италию, но все равно была своей. А я со своим итальянским разговорником и аутентичными тосканскими рецептами горохового супа была аутсайдером.

Случились две вещи. Во-первых, мой муж ушел от меня. Оглядываясь назад, я понимаю, что этого следовало ожидать. Он появлялся дома все реже и реже, иногда даже не распаковывал чемодан. Дома он вел себя как незнакомец. Постоянно получал загадочные сообщения и письма, которые сразу же удалял. Он забыл о моем дне рождения, но, кажется, помнил слова каждой сопливой песни о любви, когда-либо написанной. Он напевал в ванне и на террасе, когда был один. Когда я появлялась, он замолкал. А хуже всего то, что он, казалось, забыл о своей любви к Италии и ныл о том, что банки поздно открываются, что жители плохо паркуются. Я была в Италии чужой, но он был там чужим еще больше. Он не понимал даже простейших предложений на итальянском и упорно произносил «г» в “tagliatelle”. Очевидно, что наш брак был обречен.

Во-вторых, я завела друзей: двух очень умных подруг, учительниц; сумасшедшего друга-археолога; и, что самое странное для агностика, подружилась с местным священником. Учительницы познакомили меня с другими дамами, и я узнала, что для образованной женщины независимая жизнь в Италии – это непрекращающаяся борьба с семьей, традициями и церковью. Но я также узнала, что многим из них это удается. Археолог занимался раскопками останков этрусков на самых границах моей земли. От него я узнала, что этруски были очень организованными людьми, которые жили в хорошо спланированных городах, почитали традиционные семейные ценности, занимались прорицанием и несли воинскую повинность. Пока они выглядят как консерваторы из прошлого, но мой друг-археолог говорит мне, что они были не так плохи. Например, ко всему занимались образованием женщин.

А священник? Что ж, как ни странно, от священника я узнала, что зацикливаться на прошлом слишком опасно. И вот спустя два года я в Тоскане. Я преподаю английский в начальной школе. Дети, которых я учу, такие же, как везде, – жизнерадостные, ласковые, требовательные и часто совершенно непонятные. Мои собственные дети теперь, кажется, полностью интегрировались в тосканское общество – обе дочери обзавелись итальянскими парнями (один очаровательный, второй – полная дрянь), а мой четырехлетний сын уже разговаривает с тосканским акцентом и носит футболку с «Ювентусом». У нас есть собака. Мы ходим в гости к друзьям, а они приходят к нам. На карнавал перед Великим постом мы все наряжаемся ангелами (хотя мой сын отказывается надевать крылья). Мы если и не члены семьи, то уж точно желанные гости.

Эмили заканчивает проверять правописание и нажимает «Отправить». С самого начала ее колонка о Тоскане казалась ей сообщениями, посланиями в бутылке, отправляемыми людям, с которыми больше не могла связаться. Она думала о старых школьных друзьях, знакомых из университета, людях, с которыми работала в газете, – они читают ее колонку и с довольной улыбкой говорят: «Эмили Робертсон! Должно быть, это та Эмили Робертсон, которую я знаю. Ну разве она не отлично устроилась?» На самом деле она довольно быстро выяснила, что почти никто из всех ее знакомых не читает колонки или просто в этом не признается. И, надо признать, они скорее раскрошили бы себе зубы от ее напыщенного самодовольства, чем тепло улыбнулись и пожелали удачи. Но она все равно не могла перестать думать, что где-то есть человек, который читает ее колонку и понимает, что это послание адресовано ему лично. Майкл, конечно.