Секретарь старшего принца 8

Пинком перевернув пленного вампира на живот, я падаю коленом на его поясницу и когтями вспарываю кожу у основания шеи. Выколупываю из кровоточащей плоти капсулу амулета абсолютного щита, разрывая мышечное волокно, вокруг которого замкнули кольцо для срабатывания защиты.

И меня накрывает паникой вампира.

Продолжая придавливать его крестец, я отшвыриваю амулет в угол и придавливаю голову вампира ладонью.

— Кто убил мою семью? — рычу я.

Вторгаюсь в его память, а там — блоки-блоки-блоки. Они отбрасывают меня в другие, бесполезные воспоминания: трапезы, пирушки, женщины. Одни сплошные блоки!

А раз вместо воспоминания на заданную тему встают блоки, значит, вампир что-то знает. Блоки ломаются через сильную боль — в мозгу что-то происходит в моменты почти невыносимой муки, и даже самые сильные установки постепенно нарушаются. Главное — правильно давить.

Рывком переламываю руку вампира и, сама сгорая от вспышек этой боли, перекрикиваю его вой:

— Кто убил мою семью? Кто? Как? — Выкручиваю сломанную конечность, ощущая судороги, сама чуть не трясясь, вламываясь в чужую память, сшибаясь с проклятыми блоками, и запах крови встаёт в моей памяти, как настоящий. — Кто? Кто? Кто?!

Кто-то обхватывает меня за талию и дёргает, оттаскивает от вампира. Лишь теперь осознаю, как непозволительно расслабилась, не обращая внимания на происходящее вокруг, что слишком доверилась Элору, что из перекрученной руки вампира торчат обломки костей, запах крови вовсе не призрачный, а самый настоящий, и моя рука перепачкана этой кровью.

Оттаскивает меня сам Элор. Я брыкаюсь, не сразу понимая, что он бормочет.

— Я сам. Я сам…

Усилием воли мне удаётся замереть, не рычать: если буду слишком взволнована, Элор заставит меня отступить, пока не успокоюсь.

Да и успокоиться надо: эмоции ослабляют мои ментальные способности, снижают точность действий.

Элор ставит меня возле двери пыточной. Придерживает за плечи. Я не вижу его: алая пелена застилает всё. Но бешеное желание оттолкнуть преграду и добраться до бледно-зелёного, стонущего на полу вампира я сдерживаю.

Помню, как Элор лишил меня Жаждущего за излишнюю жестокость расправы.

Понимаю, что драконессе прощать жестокость он склонен ещё менее.

Собравшись, как можно спокойнее заглядываю в его побелевшее лицо и поясняю почти ровно:

— У него в памяти поставлены блоки на эту информацию. Для разрушения блоков необходимо сильное болевое воздействие, я просто…

— Я знаю, — хрипло перебивает Элор и крепче сжимает мои плечи. Опомнившись, неуверенно поглаживает. — Но не надо пытать…

— Иначе никак! Ты что, собираешься им посочувствовать? Хочешь…

Элор накрывает мои губы ладонью и просит:

— Послушай…

— Но!

— Послушай меня! — встряхивает меня Элор.

Я стискиваю зубы, раздражённая необходимостью договариваться, взбешённая тем, что вампир, знающий убийц моей семьи, возможно, сам причастный к этому, ускользает из моих лап из-за добродушия Элора! Я не позволю! Не позволю ему помешать, я…

— Ломай их блоки, — Элор нервно поглаживает меня по плечам. — Пытать буду сам. У тебя нет в этом необходимости, я же твой дракон, я всё сделаю.

Глава 8

У прикованного к креслу, извивающегося в беззвучных криках вампира (на него Элор наложил заклинание онемения) нет шансов внезапно сдохнуть: Элор перекрывает рану на его руке, поит зельем, которое не позволит сердцу остановиться от боли, между челюстями вбивает, кроша зубы, металлический прут, чтобы вампир не откусил себе язык (такая мелочь его не убьёт, но перерыв в допросе сделать заставит). Напоминает мне о необходимости защитить сознание от чужих эмоций (словно я могу о таком забыть!).

И начинает работу: сначала отдирает ногти уцелевшей руки, затем сжигает палец за пальцем, кисть. Ветром выдувает из пыточной вонь горящей плоти. А я в промежутках между пытками спрашиваю:

— Кто убил мою семью? Что ты об этом знаешь? Кто убил? Кто? Что тебе известно?

И ломлюсь в память вампира.

Просто идеальное взаимодействие.

Блоки слишком мощные или у вампира пониженная чувствительность к боли, но проломиться в память с наскока не получается. Даже когда пальцы отваливаются бесполезными угольками, связи в мозгу не разрушаются. А боль действительно почти невыносима — я хоть и закрываюсь от его ощущений, но часть прорывается сквозь выставленные мной щиты, эта близость смерти и боль вызывают у меня зуд в чешуе.

— Кто убил мою семью? Кто убил Сиринов?! Как? Как вы вошли в замок? Кто вас пустил?!

Вопрос внезапно накрывает меня слегка померкшим от времени, но достаточно чётким образом…