Секретики

Не помню, как мы въезжали, как расставляли книжные шкафы и кровати, столы и стулья, зато отчетливо помню папу в клубах папиросного дыма в собственном кабинете: он поворачивается ко мне и весело подмигивает. Днем, когда он бывал дома, из кабинета постоянно доносился стук пишущей машинки. Папа с мамой заняли две комнаты, нам с братом досталась третья, что нас, конечно, тоже устраивало. Стены и потолок после ремонта сияли чистотой, окна отмыли и перекрасили, кухню обложили ослепительно белым кафелем, а на полу в комнатах настелили паркет, купленный в рассрочку, – мама аккуратно выплачивала ссуду за него в течение десяти лет. Паркетом мама очень гордилась.

Брата отдали в детский сад неподалеку, а я освоил маршрут до школы: спускался по улице пилота Нестерова вниз к аэровокзалу, глазел на офицеров-летчиков, спешащих на занятия в Академию имени Жуковского, переходил шумный Ленинградский проспект и садился в трамвай.

Поначалу всё здесь было ново и интересно. Пятый этаж – не десятый, деревья росли близко, казалось, что, перегнувшись через подоконник, можно сорвать листок с огромного клена. Я полюбил смотреть сверху сквозь раскидистые кроны кленов и лип на прохожих, а темными вечерами, когда на Красноармейской загорались фонари, прилипал к стеклу и разглядывал окна дома напротив. Подсматривать чужую жизнь мне очень нравилось.

Папа расцвел. Он готовил мне на обед свой фирменный омлет – катал по сковородке никак не желавшую затвердеть желтую жижу и тем добивался удивительного результата – омлет получался многослойным, но, правда, слегка подгоревшим. Еще он умел делать “салат миллионеров”, так папа называл шинкованную капусту с тертыми яблоком и морковью. Я всерьез верил, что все миллионеры мира, следя за своей фигурой, тоннами поглощают шинкованную капусту с морковью.

Но не прошло и года, как на него всё чаще стали нападать депрессии. Он подолгу лежал на кровати, читая любимого Томаса Манна или просто уставившись в потолок. Если он в сотый раз принимался за “Трех мушкетеров”, это означало, что ему совсем плохо. Как оказалось, он собирал счастливые билеты – те, у которых сумма трех первых цифр номера равнялась сумме трех последних. После папиной смерти я нашел в его портмоне целую стопку затертых билетиков, которые он предпочитал носить с собой, а не съедал (почему-то считалось, что надо задумать желание, а потом разжевать билетик и проглотить – тогда задуманное сбудется). Может, примета потому и не помогла ему, что он не соблюдал условий? Сложно предположить, что такое количество талисманов хранилось на самый крайний случай.

Марк Алешковский на раскопе. Таманская экспедиция. 1956

По окончании университета папа мечтал копать славянские дружинные курганы X–XI веков и заниматься историей Киевской Руси. Но это было возможно, только если ты работал в Институте археологии или на кафедре археологии в МГУ, которым государство выделяло деньги на научные экспедиции.

Папа работал в Центральных научно-реставрационных проектных мастерских в Андрониковом монастыре, ни в Институт археологии, ни в МГУ его не брали. Как-то он передал мне разговор с Артемием Владимировичем Арциховским, старейшим сотрудником кафедры, почетным главой Новгородской экспедиции, в которой папа много работал.

– Артемий Владимирович, я бы хотел преподавать в МГУ на кафедре.

– Э-э, знаете, Марк, вряд ли это получится, у вас, э-э, фамилия оканчивается на “-ий”, а тут таких не любят, уж простите.

– Но ведь у вас тоже фамилия на “-ий”.

– Ну что ж, значит, меня тоже, только я тут давно, – выкрутился потомственный русский дворянин.

Серьезно заниматься наукой отец начал в конце 1950-х, когда в археологии царствовал Борис Александрович Рыбаков. Главный советский археолог, академик и глава института был отъявленным антисемитом, папу он ненавидел еще со студенческих лет. В Таманской экспедиции, где они с мамой проходили практику, Рыбаков нашел валы древнего городища. Как уж он их углядел, я не знаю, потому что папа, еще молодой студент, изучив стратиграфию раскопа, доказал, что найденные углубления в грунте являются следами фундаментных рвов древней церкви. Возможно, именно этого мстительный академик не мог ему простить.

Рыбаков был человеком увлекающимся, выводы строил по большей части на фантазиях, критикой источников пренебрегал. Карьера его началась со студенческой статьи 1934 года в журнале “Антирелигиозник”, в которой он громил средневековую церковь. Отец Рыбакова, кстати, был в те годы старостой старообрядческой общины. “Не я пришел к Советской власти, а она ко мне”, – бахвалился академик как-то после очередного заседания ученого совета института. Не было ли это заученным с детства, но переиначенным староверческим догматом: “Не вы выбираете Бога, но Он вас”?