Секретики

Летние поездки в экспедиции меж тем вошли у меня в привычку. С тринадцати лет мама стала отправлять меня на раскопки, которые вел Исторический музей, там обычно копали школьники из археологического кружка при музее. В кружок я не ходил, а в экспедиции попадал благодаря тому, что уже имел кое-какой полевой опыт. Папа по-прежнему ездил в командировки один. Он жил в гостиницах, и я бы был ему только обузой. В одной из таких поездок, в Коломне, с ним случилось что-то вроде микроинсульта, он начал заговариваться, путал слова, левая рука на какое-то время онемела, но вскоре всё прошло. Врачи сказали, что удар прошел по касательной и папин организм полностью восстановился. Окончательный диагноз поставлен не был, но после этого случая уже нельзя было делать инсулиновые шоки, которые ему поначалу очень помогали, надолго выводя из депрессии.

Теперь он часто ложился в больницу, где его лечили нейролептиками, снимавшими тревожность, но подавлявшими волю. Было абсолютно понятно, что издать диссертацию ему не дадут, – монографии полагались только членам академического сообщества. Поэтому он написал популярную книгу о “Начальной летописи”, адаптировав для массового читателя свою кандидатскую. Помню, как он пересказывал разговор с издателем:

– Я завожусь, говорю ему в сердцах: “Зачем вы так нещадно сокращаете, вы же вычеркиваете всю суть исследования, от упрощения книга теряет смысл”.

– Ничего подобного. Если вы не можете просто рассказать об открытии, значит оно неинтересно для простых читателей.

Популяризировать историю папе понравилось. Вслед за первой книгой появилась вторая – “Каменные стражи. История оборонительных сооружений Северной Руси”. Болезнь на время отпускала, но затем возвращалась. Папа начал быстро уставать и много времени проводил в кровати – спал или лежал, уткнувшись в очередной переводной роман. В один из таких периодов он вдруг взялся за Библию. Дочитав ее, папа вышел к обеденному столу и торжественно произнес: “Это самый гениальный роман всех времен и народов!” Прочитать Библию он решил после “Иосифа и его братьев”. Эту книгу он знал почти наизусть и пересказывал мне главу за главой. Его, археолога, особо восхищала реконструкция древнейшей истории. “Томасу Манну было легче выстроить жизнь древних евреев, о которой мы знаем совсем немного, чем писать о том, что лучше изучено наукой. В первом томе он как пророк постоянно общается с Богом, – объяснял он мне, – во втором вынужден отвлекаться на бытовые детали, вычитанные им из книг ученых-египтологов. Иосиф при дворе фараона написан слабее, чем иудейские главы”.

Папа много думал о литературе и сам писал рассказы. Один из них, “Экзамен на чин”, – это история простого юноши, мечтающего заниматься наукой. Бюрократическое государство устроено так, что для этого нужно сдать экзамен на чин. Вот только под наукой там понимается незыблемый конфуцианский кодекс устаревших догм, против которых восстает душа молодого человека. Он стремится к чистым знаниям, тогда как весь ход событий заставляет его принять условия игры и превратиться в обыкновенного чиновника, стать еще одним винтиком омертвевшей системы. В “Экзамене на чин” папа подражает прозе Кафки, которого очень ценил, тема тоже понятна – эзоповым языком он писал о себе и о своей мечте пробиться в академическую науку. Этот рассказ я помню как наиболее удачный, другие мне попросту не понравились. Писал папа и стихи, впрочем, весьма слабые. Он давал их читать только трем своим ближайшим друзьям, но, кажется, они их тоже не очень ценили. Еще он явно ревновал к брату Юзу, ставшему к тому моменту профессиональным литератором и вступившему в Союз писателей.

Мама вспоминала, что литературные увлечения посещали отца, когда болезнь усиливалась, в моменты просветления он продолжал активно работать как историк. Несмотря на то что его авторитет в научной среде был очень высок, ему казалось, что его открытий никто не замечает. Обиды точили его, сидели занозой в сердце, и с этим не справлялись даже лекарства. Жизнь превращалась в кошмар.

Мама исправно навещала его, когда он лежал в больнице, но меня с собой не брала, оберегая от невеселой правды. О болезни отца дома никогда не говорили. Благодаря родным, я за него не волновался, даже про диагноз ничего не знал, да, признаться, и знать не хотел…

С мамой в экспедициях я уже не бывал. Она ездила теперь не каждый год и ненадолго – на неделю-две, потому-то и начала пристраивать меня на целый месяц к археологам Исторического музея.