Секретики

По окончании работы после нехитрого ужина и короткого сна в душной палатке все начинали стягиваться к пятачку около трех кривых сосен. “Бар у трех сосен” – так назывался клуб экспедиции. Там, посередине, в обложенном плитняком кострище, загорался ежевечерний огонь. Трое гитаристов залезали на сосны, устраивались в развилках мощных ветвей и начинали лабать “Шизгару” – гимн нашего поколения, остальные подпевали музыкантам, громко и с надрывом. Небо постепенно темнело, костер становился печью и фонарем одновременно. Исполнив “Шизгару” и чуть угомонившись, троица заводила “Битлов”, а потом начиналось время романсов и баллад о господах юнкерах, поручике Голицыне и корнете Оболенском. Белогвардейскую романтику мы уважали.

Однажды перед ужином экспедиция была разбужена пронзительным воплем Гендоса, необидчивого и покладистого толстяка, над которым все слегка измывались. Он безропотно прошел все обряды полевой инициации: продувал макаронины, прежде чем бросить их в кипящую воду, сушил якобы подмокший чай в газете над костром, в результате чего газета вспыхнула, а чай сгорел. Он был доверчив и простодушен и легко сносил ставшее привычным подтрунивание.

Теперь Гендос носился от палатки к палатке и исступленно кричал: “Местные! Подъем! На нас напали!”

Все выскочили как ошпаренные и, не сообразив еще, что случилось, бросились к стойке с лопатами. Расхватав их, как винтовки, остриями наперевес, мы дружно рванули к двум буграм, считавшимся входом в лагерь. Там, недалеко от Юриного грузовичка, стояли, поигрывая ножичками, местные пацаны нашего приблизительно возраста. Обе стороны замерли и смотрели исподлобья, выжидая, что же будет дальше.

– Кто у вас основной? – спросил вдруг парень в тельняшке навыпуск.

Не помню, кто вышел ему навстречу, но лопату он картинно воткнул в песок, обозначив намерения. Вожак деревенских тут же сунул ножик в карман видавшего виды ватника, достал из другого кармана бутылку и, вытащив зубами самодельную газетную пробку, хозяйственно спрятал ее в карман.

– Чемергес будешь? – спросил он, протягивая бутылку.

– Буду, – отважился наш переговорщик и браво отхлебнул из горла.

– У вас тут концерты по ночам. Можем послушать?

Предводитель деревенских тоже приложился к бутылке, исполнявшей функцию трубки мира, затем протянул руку: “Проша”. Лопаты вошли в песок. Все стали знакомиться, но тут зазвенела ложка дежурного, колотящего в миску, и из-за наших спин раздалось: “Гостей к столу зовите, ужин!”

Обернувшись, мы увидели Бориса Андреевича. Он наблюдал за происходящим, стоя под раскидистой сосной. Каши нам досталось чуть меньше обычного, но никто об этом не пожалел. Самогон-чемергес, конечно, на стол не поставили, Фаломеев это пресек, но и к трем соснам не пришел, понимая, что запасенное местными пойло будет там выпито. “Шизгару” они, конечно же, знали. Помазок и Селя из местных тоже играли на гитаре. Помазок брал баррэ, причем и большое, и малое, играл в мажоре и в миноре, словом, терзал гитару ничуть не хуже наших. Подружились мы моментально, парни признались, что уже два дня прятались в кустах и слушали гитаристов, стесняясь подойти к огню.

Сколько помню, в начале любой экспедиции мы всегда ожидали нападения местных, но каждый раз умудрялись подружиться с ними, до драки дело не доходило. Перед отъездом все ритуально обменивались клятвами в дружбе, сувенирами и обещаниями писать письма. Писем, понятно, никто не писал, но память в виде складного ножичка, обменянного на шариковую ручку с танцующими в глицерине балеринами, на какое-то время оставалась. Местных тянуло к нам, им казалось, что мы – другие. Очень скоро, усвоив, что мы не зазнаемся и готовы дружить, они становились верными корешами, водили нас на рыбалку, предлагали совершить налет на женское общежитие, кормили салом и солеными огурцами в обмен на стыренную тушенку, а порой и включались в работу. Хитрющий Борис Андреевич, у которого вечно не хватало рабочих рук, торжественно принимал их в археологи, ритуально посыпая новообращенным голову землей из раскопа, и платил зарплату, что было весомым подспорьем в небогатой деревенской жизни. Некоторые экспедиции вообще предпочитали нанимать рабочих из местных, но Бандрис Бандреевич, как мы звали его за глаза, всегда привозил надежную группу, а недостающих землекопов набирал из деревенских ребят, с детства приученных к нелегкому труду.