Секретная агентура

Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен.
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

Поздно. Уже мы обогнули стену,

Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»

Вывеска. Кровью налитые буквы

Гласят: «Зеленная», – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,

И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею православия

Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравии
Машеньки и панихиду по мне.

Закономерно, что именно Гумилев, почувствовав исчерпанность символизма, сконструировал вместе с другим поэтом, талантом пониже, Сергеем Городецким, новое литературное течение – акмеизм. «Акме» с греческого – вершина чего-либо. Акмеизм гумилевский еще больше чем в символизме, обращен к реализму. Символизм бросался то в объятья мистики, то теософии, а акмеизм точно держал курс на самоценность каждого явления, каждой детали, каждого штриха жизненных впечатлений. Никакого единения с потусторонним миром, максимальное соответствие слов предмету изображения, единое отношение ко всем проявлениям жизни – от мелочей быта до великих открытий и событий. Только так можно художественно объять мир. Почти математическая теория поэзии. Она определяла его поэтический стиль. Да и не только его. Ею дышала стилистика и Брюсова, и Мандельштама. Но она не совмещалась ни со словом Блока, ни со словом Ахматовой и Есенина.

Это было то поэтическое направление, которым жил Гумилев, жил и в послереволюционные годы. И жил так, будто знал, что жить ему мало. Сочинения, переводы, а в перерыве научно-поэтические изыскания, лекции для студентов, красноармейцев и революционных матросов.

И как слушали, покоренные музыкой слов! Самые запомнившиеся, по свидетельству современников, – цикл лекций о Блоке, с которым у него натянутые отношения. Гумилев и Блок – генетически разная поэзия. И, тем не менее, их творческий конфликт определял поэтическую атмосферу времени.

В 1919 году, когда Деникин на подходе к Москве, а в Сибири крепнет Колчак, Гумилев в красном Петрограде воссоздает «цех поэтов» – школу поэтического мастерства. В ней читают стихи, разбирают построчно, погружаясь в трясину поэтических споров. Гумилев безапелляционен, высокомерен, неучтив. Но ученики за талант чтят учителя, стоически сносят иронию мастера. Они долго будут помнить эти уроки.

Он жил тогда в Петрограде один. Жена – у родственников в Бежецке, там сытнее. Но в холодной и голодной столице бывшей империи он нередко устраивал пиршества для любимых учениц. Жарил баранину, умудрившись где-то ее добыть, на стол подавал вместе с мочеными яблоками, вызывая искренний восторг. Он и здесь оставался акмеистом, ставя наслаждение от еды, от ее оформления, в один ряд с наслаждением от слова. Потом горы грязной посуды за месяц размывали впечатление самоценности явлений одного ряда.

Но была у Гумилева тогда вторая, тайная, жизнь. С начала 1921 года он поддерживал связь с подпольной «Петроградской боевой организацией» (ПБО). Возглавлял организацию комитет, в который входили профессор В.Таганцев, бывший артиллерийский полковник В.Шведов и некто Ю.Герман, тоже в недалеком прошлом офицер. Организация вдохновлялась кадетскими идеями правого толка. В нее входили профессорская и офицерская группы и так называемая объединенная организация кронштадтских моряков, из тех, что бежали в Финляндию после подавления кроштадтского мятежа, а потом вернулись в Россию.