Секретная битва

— Но меня же расстреляют! — воскликнул Смолински. — Меня поймают и будут судить как дезертира!

— Кто это вас станет ловить, если обер-лейтенант Смолински вернется в свою часть и будет вылетать на боевые задания или куда вы там еще летаете?

— Но я не могу разорваться и быть одновременно и там и тут!

— Это и не потребуется. Вы поменяетесь документами с Конрадом, и он полетит вместо вас.

— А я?

— А вы вернетесь к дедушке в Оре и продолжите ваши катания на лыжах.

— Это невозможно!

— Это решительно невозможно! — поддержал летчика фон Гетц.

— Почему? — не понял Валленштейн.

— Он не умеет летать, — брякнул первое, что пришло в голову, обер-лейтенант.

— Конрад? — переспросил Валленштейн. — Ничего, научится. Кроме того, он уже умеет самостоятельно взлетать и сажать самолет, а это уже немало. Конрад, вы ведь умеете взлетать?

— Ну, в общем, немного умею, — подтвердил фон Гетц.

— И посадить самолет вы тоже, полагаю, будете в состоянии?

— И посадить — тоже, — кивнул Конрад.

— Так чего вам еще надо? — Валленштейн повернулся к Смолински. — Он с вашими документами прибудет в часть, сядет на самолет и будет летать вместо вас.

— Но ведь это же истребитель! Это не какой-то там одномоторный спортивный самолетик, на которых летают для развлечения любители. Это же «мессершмитт»! Вы знаете, что такое «мессершмитт»? — Смолински разошелся не на шутку и теперь орал на Валленштейна, не замечая собственного крика.

— Конечно, — утвердительно ответил Валленштейн. — Это такой самолет. С двумя крыльями и одним пропеллером.

— Самолет! — задохнулся от возмущения обер-лейтенант и передразнил: — «Такой самолет!» «Мессершмитт» — это скорость пятьсот километров в час. Это скорострельная пушка и два пулемета. Это мощь. Это напор. Это маневр. Это — сила! Вот что такое «мессершмитт».

— Ничего, — махнул рукой Валленштейн. — Он освоится.

— Послушайте, Рауль, — вступил в разговор фон Гетц.

— И слушать ничего не желаю, — с пьяным упрямством покачал головой Валленштейн. — Завтра же вы летите на Восточный фронт вместо обер-лейтенанта Смолински.

— Но это же невозможно! — стал доказывать фон Гетц. — Меня разоблачат в первой же комендатуре! Мы с обер-лейтенантом совершенно не похожи!

— Мы не похожи, — подтвердил Смолински.

— Они нисколько не похожи, — подал голос Тиму.

Валленштейн глубоко вздохнул. Ему уже надоело растолковывать элементарные вещи людям, которые не хотят его понимать.

— Вы, Тиму, вообще молчите, — Валленштейн положил руку Коле на плечо. — Вас это дело не касается. В конце концов, не вам же лететь на Восточный фронт? И даже не по вашим документам. А вам двоим я скажу вот что…

Валленштейн перевел дух, перехватил у Конрада бутылку с вином и отпил из горлышка. Все молча смотрели на него, дожидаясь, пока Валленштейн соберется с мыслями.

— Вы не похожи, — продолжил он. — Конрад, у вас есть сигареты?

— Я не курю, — ответил фон Гетц.

— Я тоже. Но сегодня такой дивный, такой удивительный вечер! Я никогда в жизни так не напивался. Вы славные собутыльники. Мой бог! Как же хорошо!..

— Пожалуйста, возьмите мои, только продолжайте ради бога! — Смолински протянул Валленштейну пачку сигарет.

— Вы не похожи на лицо, — Валленштейн взял сигарету и неумело прикурил. — Но по фигуре вы почти одинаковы. Вот поменяйтесь. Конрад, примерьте на себя мундир обер-лейтенанта.

Смолински стянул с себя китель и протянул его фон Гетцу. Фон Гетц без восторга надел китель со знаками различия На три ступеньки ниже, чем его собственное звание.

— Смолински, дайте ваше удостоверение. Вот видите, тут летчик в форме, — он ткнул пальцем на фотокарточку в удостоверении и перевел палец на фон Гетца. — И тут летчик в форме.

Смолински и Коля из-за спины Валленштейн посмотрели на фотокарточку и перевели взгляд на фон Гетца, сравнивая его с оригиналом.

— Действительно, — согласился Смолински. — Сходства как будто прибавилось.

— Вот видите! — радостно воскликнул Валленштейн. — Прибавилось. Сейчас еще добавим сходства. Сколько лет этой фотографии?

— Два года, — ответил Смолински.

— Вам сейчас двадцать девять. Следовательно, когда вы фотографировались, вам было двадцать семь. Так? — подсчитал Валленштейн.

— Так, — согласно кивнул Смолински.

— А вам, Конрад, если не ошибаюсь, сейчас тридцать два?

— Тридцать три, — уточнил фон Гетц.

— Прекрасный возраст! — умилился Валленштейн. — Возраст Христа. Но согласитесь, господа, между двадцатисемилетним молодым человеком и тридцатитрехлетним мужчиной некоторая разница существовать все-таки должна? Шесть лег — большой срок.

Все согласились с Валленштейном, потому что это было очевидно и спорить тут было не о чем.