А она посмотрела на него и заплакала. Её глаза, подведённые краской, наполнились слезами, слезы катились по щекам, оставляя тёмные дорожки. Он полагал, что это — сплошное притворство, но она все плакала и плакала, слезы капали на платье. У неё дрожала нижняя губа, из носа текло. Она смотрела на него, в глазах стояла мука, и он почувствовал угрызения совести.
Она молчала.
Сознание Келеса словно раздвоилось. С одной стороны, он видел её прежнюю игру. Маджиата бессердечно использовала его, разве она может быть настолько ранима? Он понимал, что это очередная из её штучек, способ пробраться ему в душу и причинить боль.
С другой стороны, он искренне переживал за неё. Перед ним стояла женщина, которую он когда-то любил, он обошёлся с ней жестоко. Довёл до слез, что уже само по себе плохо, да ещё и на приёме у Правителя. Все гости видели, как он её унизил.
Первым побуждением Келеса было подойти и обнять, как-то утешить, но он не смог и руки поднять. Маджиата казалась такой маленькой и хрупкой, такой обиженной, что он засомневался в своей правоте и начал обвинять себя в излишней горячности. А если я во всем ошибался? Может быть, она и в самом деле любит меня.
Две половинки его души отчаянно сражались друг с другом, и Келес стоял растерянный и обессиленный. Лучше бы он сделал хоть что-нибудь, пусть не слишком уместное, но Келес словно окоченел. Повернуться и уйти? Это было бы ещё более жестоко и грубо. И чем дольше он стоял на месте, тем больше усиливалось ощущение неловкости. Это было невыносимо.
В смущении Келес повернулся к столу с напитками. Он решил предложить Маджиате немного вина, но, обернувшись, увидел, что она уходит, стремительно пробираясь через толпу гостей. По её лицу все ещё текли слезы, и он слышал её рыдания. Многие переводили взгляды с неё на Келеса — некоторые с удивлением, прочие с гневом. На их лицах, казалось, было написано: «Возможно, она это и заслужила, но зачем же устраивать такое сейчас?!»
Его спас Джорим. Младший брат подошёл к Келесу, взял со стола кубок и поинтересовался:
— С тобой все в порядке, Келес?
— Да.
— Что произошло?
— Она подошла, чтобы простить меня. Сказала, что это была не моя вина.
Джорим от души рассмеялся и заговорил, пожалуй, чересчур громко:
— Она простила тебя? Тебя, спасшего её от участи быть разорванной на мелкие кусочки? Она простила тебя?
Результат не замедлил себя ждать. Слова Джорима, подхваченные придворными сплетниками, разошлись по залу. Неожиданная и нежелательная ссора превратилась в очередное развлечение.
Сейчас, на борту «Речного Сома», он пытался заново осмыслить, что произошло. Тогда он убедил себя, что мнение собравшихся гостей не имеет для него ни малейшего значения. Он не сделал ничего дурного. Он старался, как мог, обращаться помягче, но она сама напросилась.
И сейчас тоже неважно, что он думает о Керу, а она о нем. У каждого свои цели, и они оба постараются их достичь. Тайрисса позаботится о его безопасности, а он станет проводить исследования. Так и должно быть.
Рассуждения на первый взгляд казались правильными, но, поразмыслив, Келес заметил явную брешь. Тайрисса могла думать о нем одно, а про его поведение — совершенно другое. Ему стоило бы у неё поучиться наблюдательности и ещё многому другому. Она отвечала за его безопасность, но Келес не мог переложить всю ответственность на её плечи. Он обязан быть настороже; возможно, в один прекрасный день её не окажется рядом, чтобы помочь.
Раньше, Келес, ты всегда находился под надёжной защитой. Он научился обращаться с собственным дедом, но это не означало, что готов к встрече со всем миром. Наверняка ему не раз встретятся люди, подобные Маджиате. Люди, которые захотят использовать его по своему усмотрению. Нужно быть готовым к их встрече.
Промахнись один раз, и ты будешь стоить меньше, чем кусочек свинца для отливки. Он улыбнулся. Одна ошибка, и ты недостоин даже окалины на краях литейной формы.
Глава двадцать седьмая
Четырнадцатый день Месяца Собаки года Собаки.
Девятый год царствования Верховного Правителя Кирона.
Сто шестьдесят второй год Династии Комира.
Семьсот тридцать шестой год от Катаклизма.
Гостиница «Джандетокан», Морианд.
Наленир.
Переступив порог гостиницы, Нирати откинула с лица капюшон белого траурного одеяния. Собравшиеся в общей зале на первом этаже люди притихли, увидев её. Так как она сняла капюшон, и на её набелённом лице не было заметно дорожек от слез, траур не относился к кому-то из членов семьи. Присутствовавшие снова загомонили, но уже тише, приглушёнными голосами. Нирати знала, что они будут вести себя сдержанно, пока она не уйдёт.