Секретные агенты против секретного оружия

Первые вопросы, заданные нам, показали, что они далеко не в курсе дел. Стало ясно: немцы знают, что они находятся в помещении «Централи», но о работе группы Марко Поло представления почти не имеют. Как мы и предвидели, Сен-Гаст не сказал ни единого слова. Нам предстояло последовать его примеру.

Впоследствии мы установили, что гестаповцы решили приберечь наше «дело» для себя, чтобы слава его раскрытия не досталась также и ведомству адмирала Канариса.

В помещении «Централи» была организована «мышеловка» — засада, которая привела к огромному количеству новых арестов. Эсэсовцы, совершившие эту операцию, вскоре добрались до тайного запаса рома, который сохранялся Октавом для Дня победы.

Кто бы ни пришел в интернат — преподаватель, родственник воспитанника, случайный гость, — пьяные гестаповцы неизменно встречали его ударом бутылки по голове. Было арестовано множество невинных людей, некоторые из них погибли в немецких концлагерях.

Пока работала «мышеловка», основные события развертывались в помещении лионской школы военных врачей, занятом штабом гестапо. Все наши люди под пытками молчали. Слепые питомцы интерната попрятали большинство улик и с удивительным мужеством отрицали все.

Однако гестаповцам удалось расшифровать список адресов, и 1 декабря 1943 года прокатилась вторая волна арестов. В эту вторую волну попал инженер Виньяль, изготовлявший все электрические и электронные приборы, в которых нуждалась организация.

Днем 24 ноября в «Централь» должен был прийти подполковник Мишель А., но предварительно он проявил обычную осторожность, — позвонил в школу. Он попросил к телефону «Вождя-Ворона». Такова была скаутская кличка Верна в 1927 году — немцы, разумеется, об этом не знали… Фашистские ищейки насторожились.

Мишель в трубку услышал голос с явно немецким акцентом:

— Фождь Форон просит фас явиться немедленно…

Мишелю все стало ясно. Он положил трубку и помчался в свою группу. Оттуда мгновенно была передана радиограмма в Лондон. Все прочие централи, в Лионе и других городах, немедленно переменили адреса.

В тот же вечер в Лондоне Октав попросил разрешения срочно вернуться во Францию.

Дневник Верна

Пытка ведется в точности так, как я представлял себе. Никак не могу приучиться терять сознание по своему усмотрению. Меня несут — я все ощущаю. Бросают на соломенную подстилку — и я лишаюсь чувств, хотя теперь это совершенно излишне. Прихожу в себя. Я — в просторном бараке. Лежу в чем-то вроде стойла, вокруг — люди.

Чей-то голос произносит:

— Петь «Марсельезу» мы не можем. Почтим погибших минутой молчания!

Тишина. Затем надо мной склоняется лицо с тонкими чертами, отмеченное бесконечной добротой. Знакомое лицо. Где я видел его? Ага, вспомнил: фото в газете, генерал Ганеваль…

Так он и рекомендуется. Трое других произносят поочередно:

— Мишель Кранэ, студент.

— Люсьен Шолан, инженер-электрик.

— Жан Комбэ, директор туристического агентства.

— Все так же невинны, как вы и я! — говорит генерал. — Но не будем сейчас обсуждать дела, здесь есть гестаповские шпионы…

— Что произошло? — спрашиваю я. — Кто погиб?

— Шестеро товарищей. Они были заложниками, их увели «онэ пакете» (без вещей). Их расстреляли. Сейчас придет врач… Но увы! У нас нет никаких лекарств…

Подходит врач-заключенный и осматривает меня. Переломов нет. Впрочем, сегодня мне достались сущие пустяки, обычные побои для вновь прибывших. Настоящая пытка будет завтра. Полезно знать это заранее.

На следующее утро вызывают на допрос. Мне надевают наручники, которые слишком велики. Они сваливаются, я кладу их в карман. Меня приводят во врачебную школу, где моего прихода ждут несколько отборных скотов.

— Где ваши наручники?

— Извините, они в кармане…

Бросаю наручники на стол. Минута молчания, затем начинается допрос. Он подкрепляется применением различных инструментов, огня и воды. Это верно, что людям, которые не хотят сказать того, что от них требуют, прижигают подошвы.

Перед снимающими допрос — мой блокнот с записями о музыке. У меня настойчиво требуют адрес Чайковского. Они уверены, что «этот Чайковский — русский агент».

«Не хочу умирать за Чайковского!» — сказал г. Дэа [39].

Но я так не скажу.

Внезапно входит большой начальник, оценивает обстановку и говорит мне на отличном французском языке:

— Чертов идиот, если ты не знаешь адреса Чайковского, то его почтовый ящик ты знаешь наверняка! Говори!..

После четвертого обморока меня утаскивают в подвал.

Очнувшись, обнаруживаю рядом с собой замаскированный микрофон и показываю его товарищам по несчастью. Не упускаю случая ударить тюремщика ногой в живот.

Продолжение допроса вечером. Выносливость моей шкуры удивляет меня самого. Постепенно устанавливаю личность палачей. Пока что они почти ничего не знают. Один из переводчиков — некий С., сын известного издателя. Большого начальника зовут Барбье, он родом француз.