Секретные окна

Эскобар перевел взгляд на охранника Рамона, что-то быстро протараторил на испанском. Флетчер недостаточно хорошо знал язык, всего не понял, но почти пять лет, проведенных в этой говняной столице, значительно обогатили его лексикон. Испанский не относился к числу самых сложных языков, о чем, несомненно, знали и Эскобар, и его соседка, Невеста Франкенштейна.

Эскобар спросил, запакованы ли вещи Флетчера и выписан ли он из отеля «Великолепный». «Si»[127]. Эскобар хотел знать, стоит ли у здания министерства информации автомобиль, чтобы отвезти мистера Флетчера в аэропорт после окончания допроса. «Si», – за углом, на улице Пятого мая.

Эскобар глянул на Флетчера.

– Вы понимаете, о чем я его спрашиваю? – «Понимаете» прозвучало у Эскобара, как «помимаете», и Флетчер опять подумал о появлении Эскобара на телеэкране. «Низкое павление? Какое низкое павление? На хрен нам не нужно низкое павление».

– Я спрашивал, выписались ли вы из своего номера, хотя по прошествии стольких лет вы скорее считаете его своей квартирой, так? И ждет ли автомобиль, чтобы отвезти вас в аэропорт, когда мы закончим наш разговор. – Только на испанском слова «разговор» он не произносил.

– Д-да? – Голос такой, будто он не может поверить своему счастью. Во всяком случае, Флетчер надеялся, что именно так будет истолкован его ответ.

– Вы улетите первым же рейсом «Дельты» в Майами, – пояснила ему Невеста Франкенштейна. Говорила она без малейшего испанского акцента. – Паспорт отдадут, как только самолет приземлится в Америке. Вам не причинят здесь вреда, мистер Флетчер, не задержат ни на одну лишнюю минуту, если, конечно, вы ответите на наши вопросы, но все равно депортируют, это однозначно. Вышибут. Пинком под зад.

А ведь она хитрее и умнее Эскобара. Флетчеру оставалось только удивляться, как он мог предполагать, что она – секретарь министра информации. «И ты еще называешь себя репортером», – укорил он себя. Разумеется, будь он просто репортером, корреспондентом «Таймс» в Центральной Америке, не сидел бы сейчас в подвале министерства информации, где пятна на стенах подозрительно напоминали засохшую кровь. Он перестал быть репортером примерно шестнадцать месяцев назад, когда впервые встретился с Нунесом.

– Я понимаю.

Эскобар достал из пачки сигарету. Прикурил от золотой зажигалки «Зиппо». В боковой поверхности зажигалки поблескивал искусственный рубин.

– Вы готовы помочь нам в нашем расследовании, мистер Флетчер?

– А разве у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, но я думаю, что ваше пребывание в нашей стране слишком уж затянулось, верно? Вы живете у нас пять лет?

– Около того, – ответил Флетчер, подумав: «Чего я должен бояться, так это своего желания поверить им. Это же естественно, взять и поверить, и, наверное, так же естественно сказать правду… особенно после того, как мужчины, пахнущие пережаренными бобами, схватили тебя около любимого кафе и разукрасили физиономию… да ведь коли ты сообщишь им, что они хотят знать, тебе это не поможет. За эту соломинку хвататься нельзя, от этой идеи в комнате смерти толку нет. Их слова ничего не значат. Что значит – так это агрегат на столике на колесах, агрегат под тряпкой. Что значит – так это человек, который до сих пор не произнес ни слова. И разумеется, пятна на стенах».

Эскобар наклонился вперед, лицо стало серьезным.

– Вы не станете отрицать, что последние четырнадцать месяцев передавали некую информацию некоему Томасу Эррере, от которого она, в свою очередь, поступала к коммунисту-мятежнику Педро Нунесу?

– Нет, – ответил Флетчер, – я не стану этого отрицать. – Чтобы адекватно играть свою роль в этом спектакле, спектакле, определяемом разницей между значениями слов «разговор» и «допрос», сейчас ему следует вилять хвостом, пытаться все объяснить. Как будто кому-то в истории человечества удавалось выиграть политический спор в такой вот комнате! Но он и не собирался спорить, отнюдь. – Хотя продолжалось это чуть дольше. Думаю, года полтора.

– Возьмите сигарету, мистер Флетчер. – Эскобар выдвинул ящик и достал папку.

– Пока не хочу. Благодарю.

– Хорошо. – У Эскобара получилось, естественно, «корошо». Когда он выступал в выпуске новостей, парни в пультовой иной раз проецировали женщину в бикини на карту погоды. Увидев ее, Эскобар смеялся, махал руками, хлопал себя по груди. Телезрителям это нравилось. Смешно. Совсем как «корошо».

Эскобар открыл папку, зажав сигарету губами точно по центру рта, так что дым поднимался ему в глаза. Именно так, Флетчер видел, курили на углах улиц старики, в соломенных шляпах, сандалиях, мешковатых белых штанах. Теперь Эскобар улыбался, не разжимая губ, чтобы сигарета не упала на стол, но все равно улыбался. Он достал из папки глянцевую черно-белую фотографию, пододвинул к Флетчеру.

– Вот ваш друг Томас. Выглядит не очень, не так ли?