Секретные окна

И женщина скорее всего тоже. Она говорила, не шевеля губами. Возможно, владела приемами дзюдо, карате или тейквондо. А если он застрелит их всех и выберется из комнаты?

«Даже если выберусь, везде охранники. Они услышат выстрелы и сбегутся в подвал».

Разумеется, в таких комнатах хорошая звукоизоляция, по вполне понятным причинам, но даже если он поднимется по лестнице из подвала, выйдет из здания на улицу, это будет только начало. И мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю будет все время бежать вместе с ним, каким бы длинным ни был этот забег.

Но главное заключалось в том, что ни мистер Может-Они-Пойдут-На-Это, ни мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю не могли ему помочь. Они только отвлекали, являли собой иллюзии, созданные его мечущимся в поисках выхода разумом. С тем же успехом он мог придумать и третьего суб-Флетчера, мистера Может-Я-Сумею, и узнать его мнение. Все равно терять нечего. От него сейчас требовалось лишь одно: убедить своих палачей, что он об этом не подозревает.

Эскобар и Невеста Франкенштейна наговорились. Эскобар сунул сигарету в рот и грустно улыбнулся Флетчеру.

– Amigo[130], вы лжете.

– Нет, – ответил Флетчер. – Зачем мне лгать? Или вы думаете, что я не хочу выбраться отсюда?

– Мы понятия не имеем, почему вы лжете. – Женщина пристально смотрела на него. – Мы понятия не имеем, почему вы вообще взялись помогать Нунесу. Некоторые говорили об американской наивности, я не сомневаюсь, она сыграла свою роль, но дело не только в ней. Впрочем, сейчас это не важно. Думаю, пора продемонстрировать нашу машину в действии. Хайнц?

Улыбаясь, Хайнц повернул рубильник своего агрегата. Раздалось мерное гудение, словно прогревался старый ламповый радиоприемник, вспыхнули три зеленые лампочки.

– Нет. – Флетчер попытался вскочить, думая, что он хорошо имитирует панику. А почему нет? Он же запаниковал или почти запаниковал. Конечно же, мысль, что Хайнц прикоснется к нему этим стальным дилдо[131], вызывала ужас. Но другая его часть, хладнокровная и расчетливая, знала, что ему придется выдержать хотя бы один электрический разряд. Конечно, цельного плана у него полностью не сложилось, но для реализации даже того, что было, предстояло выдержать хотя бы один электрический разряд. Мистер Может-Я-Сумею на этом настаивал.

Эскобар кивнул Рамону.

– Вы не можете этого сделать, я – американский гражданин и корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс», люди знают, где я.

Тяжелая рука опустилась на его левое плечо, усаживая на стул. В тот же самый момент ствол револьвера глубоко вошел в его правое ухо. От боли перед глазами Флетчера появились яркие точки, яростно заплясали. Он закричал, но как-то приглушенно. Потому что ему заткнули одно ухо. Да, да, заткнули одно ухо.

– Вытяните руку, мистер Флетчер, – приказал Эскобар. Он улыбался, не вынимая сигареты изо рта.

– Правую руку, – уточнил Хайнц. Стило он держал за резиновую рукоятку, как карандаш, его машина гудела.

Флетчер ухватился за край сиденья стула правой рукой. Он уже не знал, играл он свою роль или нет: грань, разделяющая игру и панику, исчезла.

– Делайте, что вам говорят. – Руки женщины лежали на столе, она наклонилась вперед, глаза горели мрачным огнем. – Делайте, или я не отвечаю за последствия.

Флетчер начал разжимать пальцы, но, прежде чем успел поднять и вытянуть руку, Хайнц шагнул к нему и ткнул тупым наконечником стило в тыльную сторону ладони левой руки. Должно быть, он сразу нацелился на левую руку: она находилась с его стороны.

Что-то треснуло, негромко, как сломанная сухая ветка, и пальцы левой руки Флетчера сжались в кулак, так крепко, что ногти впились в ладонь. А потом пляшущая боль побежала вверх по руке, от запястья к предплечью, отставленному локтю, плечу и дальше, к шее, деснам. Он ее почувствовал зубами, пломбами. Стон сорвался с губ. Он прикусил язык и начал заваливаться набок. Ствол револьвера покинул ухо, Рамон подхватил его. Если б не подхватил, лежать Флетчеру на сером линолеуме.

Стило вернулось на столик на колесиках. В месте прикосновения, на третьей фаланге среднего пальца, осталась красная горячая точка. Болело только там, но руку кололо, как иголками, а все мышцы продолжали подергиваться. Ужасные, крайне неприятные ощущения. Флетчер вполне серьезно подумал, что, пожалуй, застрелил бы собственную мать, лишь бы избежать еще одного касания стального дилдо. Атавизм, по разумению Хайнца. Он еще хотел написать об этом научную статью.

Хайнц наклонился к нему, губы разошлись в идиотской улыбке, обнажив зубы, глаза сверкали.

– Как вы можете описать свои ощущения? – воскликнул он. – Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать свои ощущения?

– Я умирал, – ответил Флетчер и не узнал собственного голоса.

Хайнц просиял, разве что не захлопал в ладоши.

– Да! И вы видите, он обмочился. Немного, чуть-чуть, но обмочился… и, мистер Флетчер…

– Хватит, – осекла его Невеста Франкенштейна. – Оставь его в покое. Дай нам поговорить о деле.

– И это была только четверть мощности. – В голосе Хайнца слышался благоговейный трепет. Он отступил на шаг, вновь сложив руки на груди.