Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

— Во-он, в печке-то, еще уголья тлеют. Мы на них сухих березовых поленцев подбросим. Ух, как вспыхнуло, что тебе порох! Вот ковш, вот бочка — на каменку бросайте. Да не стойте, раздевайтесь, радуйтесь жизни. С легким паром! — И он, плотно прикрыв за собой дверь, ушел.

Бочкарев и Факторович скинули одежду, скрылись в парилке, откуда доносились их веселые голоса и хлестанье веников.

У Соколова было тяжелое предчувствие. Ему хотелось сесть скорее в сани и гнать от этого слишком уютного места. Но куда денешь этих двоих? Соколов рассуждал: «Ради пользы дела их следует оставить, они — как гири на моих ногах. Завтра, пожалуй, пожму им руки, и пусть дальше идут без меня, ребятки большие».

Соколов перекрестился и быстро скинул одежду. «Дрейзе» подсунул под печь. Зато сапог, тот самый, в каблуке которого был спрятан бриллиант, бросил под лавку.

Потроха для волков

Хребтов-старший, человек бывалый и трезвый, был немало удивлен, увидав знакомых лошадок. Он понимал: Рытову без лошадей не прожить. Но Евсея, как любого человека, можно было прельстить большими деньгами. Однако когда солдаты назвали смехотворные по нынешним военным обстоятельствам деньги, за которые якобы Евсей продал лошадей, стало ясно: тут не все чисто, должно быть, лошадки ворованные.

Дело было в том, что сам Евсей заплатил за этих лошадей Хребтову сто восемьдесят один рубль. И это не было шибко дорого. В мирное время хорошего коня можно было купить за четвертной, а нынче лошадей призвали на войну. Так цены на них росли с каждым месяцем, а Бочкарев, видать, этого не знал. Вот почему он назвал совершенно глупую сумму, за которую нынче можно наити лишь одров, которых только и останется, как отдать на живодерню. Так что дело тут пахло воровством.

* * *

Хребтов поспешил к уряднику Свистунову. Урядник был человеком решительным и свирепым, долго не думал и выражался кратко. Жил Свистунов в доме смазливой, округлой во всех местах и весьма разбитной вдовы Фроськи.

Свистунов сидел за столом, обедал. Возле него стоял большой запотелый графин. Закуской служила селедка с горячей картошкой, от которой шел пар.

На столике в нижней его части, упакованные в конверты, стояли на ребрах тяжелые черные диски. Это были музыкальные пластинки, а на столике стоял ящик с ручкой и громадным раструбом — граммофон.

Свистунов, не переставая жевать, приказал:

— «Охр-ранника»!

Фроська поморщилась:

— Егорий Кузьмич, так только что ее слушали! Уж куда приятней «Взор твоих ясных очей».

— Сказал — «Охр-ранника»!

Фроська поменяла в мембране иголку, рукавом платья смахнула с диска пыль, положила на круг, закрутила ручку. В избу ворвался озорной голос знаменитого Сокольского:

В одной знакомой улице

Я помню старый дом.

С высокой темной горницей,

С завешенным окном.

Кто в доме жид? Почтеннейший!

Его не знал никто.

Ходил в очках он дымчатых,

В гороховом пальто…

Увидав на пороге взволнованного гостя, Свистунов рыкнул:

— Р-раздевайсь!

Хребтов сбросил валенки. В шерстяных онучах вошел в светлую горницу, троекратно с поклонами помолился на лики святых. Свистунов скомандовал:

— Присядь! — и ткнул пальцем на скамейку, стоявшую с другой стороны стола. Гаркнул: — Фр-роська!

Та выплыла навстречу, сладким голосом пропела:

— Наше вам, Хфедор Петрович!

Свистунов приказал:

— Фр-роська, р-распор-рядись!

Фроська быстро поставила на стол чистую тарелку, заполнила до краев чарку.

Минут десять мужики пили молча: Свистунов читал «Губернские вести», Хребтов глядел на него, закусывал и не смел отвлечь внимание лица начальственного. Фроська крутила ручку граммофона и меняла пластинки. На этикетках был изображен пухленький амур, пишущий гусиным пером на пластинке.

Чтение наконец было окончено. Свистунов выдохнул с шумом воздух, аккуратно сложил газету и поднял глаза на гостя:

— Р-рассказывай!

Хребтов был мужиком не робкого десятка, случалось, медведя из берлоги поднимал, но в присутствии краткого Свистунова как-то терялся. Он, невольно впадая в манеру урядника, в самом сжатом виде поведал про таинственное приобретение лошади солдатами и про самих солдат.

Свистунов перестал жевать и молча выслушал. Задумчиво подолбил заскорузлым пальцем стол.

— Укр-рали лошадей Р-рытова? Пр-роисшестие! Р-ра-зузнаю! — и без дальних расспросов снял трубку, покрутил рычаг — вызвал барышню — и сказал: — Дай обходчика Р-рытова!

Барышня отвечала:

— Рытова все утро спрашивают из Смоленска, он не отвечает. Видать, пошел на охоту или куда поехал.

Урядник повесил трубку, начал задумчиво ковырять спичкой под ногтями. Наконец пророкотал:

— Стр-ранно! — Поглядел на Хребтова: — Надо пр-риставу Вязалкину р-рапортовать.

И едва Свистунов потянулся к телефону, как тот затрещал. Урядник снял трубку и услыхал голос… пристава Вязалкина. Тот орал так, что даже Хребтов отчетливо различал его выразительную речь:

— Ты, мать твою, чего делаешь? Водку небось жрешь? А тем временем обходчика Рытова волки в его же доме сожрали.

Свистунов выкатил глазищи:

— Ка-ак сожрали?