В Соколове заговорила кровь бывшего кавалериста. Он спрыгнул с крыльца. Утопая каблуками в снегу, походкой уверенного в себе человека подошел к кобыле с головы. С полминуты он молча глядел кобыле в морду. Зрители с любопытством следили за этой сценой. Кобыла опасливо косила на сыщика лиловым глазом и, почувствовав тревогу, стала нервно бить передним копытом.
Соколов дунул кобыле в морду и вдруг, ухватив ее за уши, рывком пригнул с такой силой, что кобыла открыла рот и выпустила какой-то шипящий жалкий звук, даже отдаленно не похожий на ржание. Соколов посмотрел в рот, с удовольствием поцокал языком и отпустил. Отряхивая ладони, удовлетворенно произнес:
— Клыки целы, да и чашки полные, точно, молодая кобылка. Судя по стати, и на ходу хороша. — Подмигнул Бочкареву: — На двух санях покатим! И с ружьями никакие звери нам не страшны.
Пристав деловито потер руки:
— Ну, идем в избу, обновку надо обмыть! Это обычай на Руси такой.
Соколов решительно сказал:
— Нет, нам пора дальше! Спасибо за гостеприимство. Фроська молча безотрывно глядела на Соколова. Тот туго подпоясал широким солдатским ремнем шинель, посмотрел бабе в глаза:
— Спасибо тебе, русская красавица Ефросинья, замечательная ты женщина! — И поцеловал в уста.
Фроська разревелась:
— Еще приезжайте, ждать буду! Только чует сердце, ни в жисть нам больше не встретиться, — и, всхлипывая, тряся полными плечами, спрятала лицо в цветастый передник.
Долго баба ждет радости, да счастье ее коротко.
Последняя пуля
Бегство
Сани неслись по хорошо набитой дороге, то и дело взлетая на буграх или вдруг ухая в колдобину.
Отдохнувшие лошадки обходчика Рытова резво бежали по накатанной дороге, мерно трясли дугой. Пристяжная весело дробила копытами, порой срываясь с наезженной дороги и проваливаясь в сугроб, но быстро справлялась и снова несла по набитой дороге, крепко рвала валек.
На передних, запряженных коренником и пристяжной, сидели Соколов и Бочкарев, на задних, арендованных у журналиста, — Факторович.
Соколов размышлял: «Слава богу, каким-то чудом удалось выбраться из этой деревушки. Теперь до железной дороги совсем недалеко. Через часа полтора будем в Могилеве. А там ищи-свищи!»
Все летело, спешило, мелькало, и только уже по-весеннему прозрачное и синеющее небо, выглядывавшее из-за черных ветвей деревьев, стояло на месте.
Слева и справа от дороги мелькнули села и деревни, но Соколов продолжал погонять лошадок:
— Ну давайте, милые, с бугра ловко ехать, да и ветер нам в спину повернул, все вам, красавицы, облегчение.
Лошади будто понимали добрые слова и старались на славу.
Раза два-три видели волков. Однажды большая стая — с десяток голодных зверей — вышла на дорогу впереди, перегородив ее. Лошади начали храпеть, резко сбавили ход, норовя свернуть с дороги, провалиться в целине и перевернуть сани. Это было бы смертельно для седоков.
Когда до стаи, которая двинулась им навстречу, оставалось саженей десять — двенадцать, Соколов и Бочкарев, поднявшись в санях, одновременно дали по волкам залп из четырех стволов. Стая бросилась в лес. На снегу остались лежать два зверя, третий, волоча ногу и заливая снег кровью, потащился с обочины прочь.
Бочкарев опустился в сани, снял папаху, облегченно перекрестился:
— Слава Тебе, Господи! Пронесло… на этот раз.
По долгу службы
После двух часов беспрерывной езды Бочкарев сказал:
— Как бы нам лошадок не загнать, морды в пене и дышат тяжело. Отдых дать им… Как раз большое село — Починок. От него до Могилева верст двадцать пять. Считай, благополучно добрались…
— И то! — легко согласился Соколов. Он подумал: «Надо освободить из заточения Шатуновского. Вдруг дня два не придут в баню, его крысы живьем сгрызут».
Сыщик направил лошадей к большому деревянному строению в центре села под манящей вывеской «Трактир». Возле входа по обеим сторонам висели ярко намалеванные на деревянных щитах картины. На одной были изображены бутылки и кренделя, а на другой — улыбающийся зубастый мужик в расшитой рубахе, держащий в руке наполненный неизвестным напитком стакан.
Лошадей распрягать не стали, лишь набросили на них попоны и с соответствующими приказами передали их трактирному слуге.
Соколов сказал:
— Герои, идите перекусите и обогрейтесь, а я загляну на почту. Благо она в двух шагах…
Герои, жаждая пропустить под борщ по рюмке водки, направились в трактир.
Соколов открыл дверь и увидал за барьером человека лет сорока, с узким красным лицом и торчащими прозрачными ушами, в кителе телеграфиста. На его столе, кроме телеграфного аппарата, стоял еще телефон. Соколов наклонился через барьер и таинственным голосом сказал:
— Я секретный сотрудник охранки. Соедините меня с Вешками. Нужен пристав. Срочно!
— Слушаюсь! — Телеграфист стал нервно крутить ручку вызова, назвал номер абонента барышне на станции и передал трубку Соколову. — Готово!
Сыщик услыхал:
— Пристав Вязалкин слушает!
— Это говорит секретный агент Бабушкин. Я преследую беглых дезертиров, сижу у них на пятках. Но главаря уже задержал. Это тот самый Соколов… германский шпион.
Пристав счастливо выдохнул: